Вот что подумалось вдруг: как трудно в переходные времена обзаводиться полезными привычками. Например, привычкой читать газеты и журналы. У людей уже не очень молодых она, можно сказать, в крови - всю жизнь, к примеру, читали «Известия» и «Новый мир» с «Наукой и жизнью» и героически продолжают их читать. А вот совсем молодым как быть? Газет и газеток, журналов и журнальчиков нынче море разливанное: это ж надо выбрать сначала то, что кажется «своим», привыкнуть к нему, а потом? А потом газетка или журнальчик вдруг испаряются вовсе, или у них случается кадровая революция и под старым брендом продается совсем не тот товар, к которому ты почти что привык.

Причем процесс идет с противоестественной скоростью: быстро-быстро некое издание строится, быстро-быстро разрушается, на его руинах прорастают всякие папоротники и хвощи, затем сердобольные спонсоры дают денежек и начинается рекультивация, которая, бывает, доводит и до смерти. Вспомните, как «Общая газета» стала «Консерватором» и как мутировал потом этот самый «Консерватор»…

Легче телевизор смотреть, но ведь и там знаковые лица то и дело перебегают с канала на канал, как хоккеисты из команды в команду. Легионеры, словом.

Все это невозможно не иметь в сознании, когда открываешь какой-нибудь новорожденный журнал. Например, высокоинтеллектуальный «Новый очевидец». Сначала думаешь: долго ли проживет? Рекламы мало, проза Людмилы Петрушевской или Николая Климонтовича, как и стихи Татьяны Щербины, вряд ли рекламодателей привлекут. Ну какую модульную рекламу можно подверстать под стихотворение Татьяны Щербины «7 ноября»:
Убийцы у нас на свободе.
А кто не безгрешен? На нарах -
Умельцы. Советское - в моде
У юных, у зрелых, у старых.
Ну что, вурдалаки, на даче
Накрытые клетчатым пледом?
Соседи о вас не заплачут,
Но скоро отправятся следом.
Конец еще более внятный:
Тут пахнет и водкой паленой,
и неопалимой надеждой.

Паленая водка пахнет плохо, даже если она разлита в фирменные бутылки шведского «Абсолюта», нормальному человеку после первого глотка такого напитка становится нехорошо, и он вряд ли способен понять, какая связь существует между паленой водкой и библейской «неопалимой купиной» (которая у Щербины превратилась в «надежду»). Может, 'левый' спирт тоже не горит? Рекламодатели, скорее всего, люди более чем нормальные, паленой водки не пьют и вообще живут в совсем другой России, не там, где некоторые авторы «Нового очевидца».

Да, собственно, много раз уже приходилось говорить, что у нас сейчас имеет место быть некий «парад планет»: сосуществование нескольких враждебных культур на одной - правда, пространственно необозримой - площадке. Самое главное достижение прошедших лет - эти разные культуры могут игнорировать друг друга, не очень-то заботиться о том, «как слово наше отзовется», и это хорошо для обывателя: выбор есть.

Но вот читаешь вдруг в «Новом очевидце» махонькую рецензюшку Михаила Эдельштейна на очередное издание стихов Джима Моррисона, на которое решилось издательство «Ультра. Культура». Читаешь, и удивляешься. Зачем это Эдельштейну так хочется «закрыть» навсегда 60-е годы? Он называет их «безумными», он явно не понимает источника и движущих сил тогдашнего как бы «безумия», того способа освоения мира, который выбрали юноши, неудовлетворенные его наличным состоянием.

Эдельштейна «там не стояло», как Ахматова говаривала, он, библейски выражаясь, «не холоден и не горяч», оценивая лирику Моррисона, да и вообще 60-е годы прошлого века. Но не было десятилетия в новейшей истории, которое в такой же степени изменило мир, как сорок лет назад прошумевшие 60-е. Недаром мы сейчас бесконечно их вспоминаем: включишь ТВ, а там то Кеннеди с Жаклин, то Хрущев, то Гагарин, то Карибский кризис, то Шестидневная война, то строительство Берлинской стены, то угасание маршала Ворошилова после ХХII съезда КПСС, то советские танки на улицах Праги, то парижские студенты, захватившие Сорбонну. Разве что Руди Дучке, германского левого радикала, не вспоминают…

А всё это почему? Да некий дух 60-х вернулся: молодежь на баррикады тянет, как, например, в нынешнем Киеве или Львове.

Но Моррисон никогда на баррикады не звал. В «молодежной революции» 60-х было две доминанты: одна социально-политическая, укладывавшаяся целиком в текст популярной песни «Интернационал», и другая, чисто личностная, - имею вдруг право, обдирая до крови бока и ладони, вылезти из той ячейки, куда меня утоптало ваше неправедное общество.

На выходе - не будем обольщаться - получался чаще всего антисанитарный монстр (каким, между прочим, и Джон Леннон был, и многие другие герои 60-х), но порыв в основе своей был чистым: очень хотелось преобразить мир по законам искусства. За что требовалось платить собственной жизнью - не чужой. Эдельштейн поминает в своей рецензии еще два знаковых для эпохи имени: Джими Хендрикса и Дженис Джоплин. Ну что ж, умерли, когда 60-е кончились, от, разумеется, передозировки наркотиков: всякая революция пожирает своих детей. Но, может быть, и Александра Блока можно вспомнить, который умер не столько от эндокардита, как врачи считали, сколько от перемены атмосферы: воздух в России стал другим, дышать стало нечем.

В истории всякой нации бывают эпохи, когда дышать нечем, а бывают эпохи сквозные, когда тянет неким свежим воздухом, неважно откуда - с юга, с запада, с востока. Эти эпохи (во временном смысле обычно краткие) откладываются в культурной памяти гораздо отчетливее, чем накопления на фоне «стабильности».

Так что нечего Джима Моррисона гнобить через губу: он-то свое заплатил - и за себя и, быть может, за нас.

Александр Агеев
www.gzt.ru