Коллеги, друзья и многочисленные почитатели таланта Сергея Соловьева поздравляют его с днем рождения: сегодня одному из ведущих мастеров отечественного кинематографа исполняется 60 лет.

Официальные торжества намечается провести осенью. Но, вероятно, для самого режиссера самым значительным событием в юбилейном году стало начало работы над экранизацией романа Толстого "Анна Каренина", о чем он мечтал еще с 70-х годов. Сейчас на студии "Мосфильм" он, наконец, реализует свой давний замысел. Это будет постановка в двух версиях - многосерийная для телевидения и большой фильм для кинотеатров.

По признанию юбиляра, желание стать режиссером возникло у него когда он 13-летним школьником посмотрел фильм "Летят журавли", а уже в 16 лет ему удалось поступить во ВГИК. Его дебют - киноновеллы по рассказам Чехова "От нечего делать" и "Предложение" убедительно показали, что начинающий режиссер не ошибся в выборе профессии.

Большое место в творчестве Соловьева занимает тема становления характера и мировоззрения подростка. Зрительский успех имели его фильмы "Сто дней после детства", "Спасатель", "Наследница по прямой", а также снятый уже в 2000 году по сценарию своего сына Дмитрия фильм "Нежный возраст".

В этом году зрители смотрели в прокате и на фестивалях последнюю работу Соловьёва «О любви», первую после долгого перерыва, а сейчас известный режиссёр работает над съёмками нового фильма — «Анна Каренина» по Льву Толстому с Татьяной Друбич и Сергеем Безруковым в главных ролях. Об этой экранизации Соловьев мечтал ещё с 70-х годов. Сейчас на студии «Мосфильм» он, наконец, реализует свой давний замысел. Это будет постановка в двух версиях — многосерийная для телевидения и большой фильм для кинотеатров.

Мэтр не сомневается, что герои Льва Толстого интересны современному зрителю. Во-первых, сейчас появилась мода на классику — стоит лишь вспомнить, как вся страна зачарованно смотрела «Идиота», практически готова почва для важнейшего культурного сдвига, считает Сергей Соловьёв. Во-вторых: «У каждого народа есть вечные сюжеты. Если Толстой перестанет быть интересным, если история Анны Карениной — пустой звук, значит, на месте России уже появилось некое географическое пространство, неясно государственно и национально ориентированное. Если судить по тому, что происходит в кинематографе, — ориентировано оно проамерикански. Но у меня есть надежда, что Россия все еще существует. Сама по себе».

Но как известно, Сергей Соловьёв потрясающе умеет сочетать классику и современность и славится зачастую неожиданно-провокационными лентами. Уже сейчас понятно, что и в случае с «Анной Карениной» не стоит ожидать просто переложения толстовского замысла на язык кино: «Разумеется, я не собираюсь делать «Каренину» в форме окаменевшего академического сталактита. Ведь в тех людях, пусть они и наряжены были в другие костюмы, жили те же страсти, что и в нас. Если внимательно почитать Толстого… Одни таблетки Анны чего стоят. Она же практически покончила с собой, находясь в наркотической оторопи. И всякое другое, я повторяю, ничего выдумывать не надо. Стоит просто внимательно книжку прочитать. Исключительной андеграундности русское классическое произведение».

Каждая новая лента Соловьёва содержит в себе открытия, рождающие восторг своей неожиданностью, и в силу своей смелости, нетрадиционности и неоднозначности вызывающие частую ругань критиков. Ещё едва приступая к съёмкам «Анны Карениной», Соловьёв уже готов к обвинениям в осквернении великого писателя: «А я привык к этому. Все мои картины поначалу встречали воем критики. Не могу вспомнить ни одного своего фильма, который был бы встречен хоть как-нибудь благожелательно. Когда вышла «Асса», в прессе писали, что я — старый идиот, который ничего ни в чем уже не понимает, а потому примазывается к молодому поколению и сосет их кровь. Потом фильм как-то незаметно и спокойно перетёк в разряд отечественной киноклассики. «Культовая картина» и всякое такое…»

Сергей Соловьёв о своём отношении к современному российскому кино:

«Хорошо, что оно есть, российское кино. Еще пять лет назад такого ответа могло не быть. Слава Богу, глубокий кризис мы преодолели. Это хорошо. Но плохо, что художественный уровень нашего кино пока невысок и далеко не достигает уровня былых времен.

Хорошо, к примеру, что сегодня много дебютов. Плохо — что мало хороших дебютов.

Хорошо, что сегодня все актёры заняты на съёмочных площадках, никто не сидит дома, а пять лет назад это было поголовно. Но плохо — что звёздное небо над российским кинематографом пока ещё не возродилось».

И об отношении к новым успешным российским кинопроектам:

«Звёздные» фильмы, о которых много говорят, пишут, подсчитывают награды и сборы — «Возвращение» Андрея Звягинцева, «Ночной дозор» Тимура Бекмамбетова, «Прогулка» Алексея Учителя — для меня это не фильмы. К «Возвращению» я отношусь хорошо, как к свидетельству удачи молодых людей. Но это не просто не моё кино. Для меня это просто не кино. Я воспитывался на фильмах Феллини, Бергмана, Тарковского, людей, которые видели предназначение кино — в человеческом разговоре с человеком, то есть зрителем, и до сих пор считаю, что настоящие перспективы не только для нашего, но для мирового кинематографа, в этом прошлом, которое, скорее, является для нас будущим. А кино, о котором Вы говорите, — это компьютерный разговор с роботом. Я — за старое кино для людей».

Есть мнение, что фильмы Соловьёва «Асса», «Чёрная Роза...», которыми так восхищалась тогдашняя молодежь, как раз и подготовили это новое нынешнее кино. Сергей Соловьев с этим мнением не согласен: «И «Асса», и «Чёрная роза», и «Дом под звёздным небом» — все эти мои фильмы, я надеюсь, про человека, про людей, а не про спецэффекты. Это, кстати, беда не только российского, но и мирового кино».

/Корр.ИТАР-ТАСС Анна Татаринова/

Его нежный возраст
Сергей СОЛОВЬЕВ: “Требовать от женщины верности невозможно”


Как идет — так и надо, так и хорошо. Вот подход Сергея Соловьева к тому, что происходит с ним и вокруг. Говорит, это главное, что он понял за все свои 60 лет. Именно столько ему сегодня исполняется.
Сергей Соловьев снял фильмы, которые, едва выйдя на экран, становились почти что классикой отечественного кинематографа: “Станционный смотритель”, “Сто дней после детства”, “Чужая белая и рябой”, “Асса”, “Черная роза — эмблема печали, красная роза — эмблема любви”, “Нежный возраст”. При этом чего он всю жизнь — что на экране, что в быту — старался избегать, так это банальности, что для него равно безвкусице.
Вот и сейчас Сергей Александрович поставил фильм, который во всех фестивальных каталогах указан как “О любви”, а он упорно его называет “О ♥”. Фильм поставлен по рассказам самого современного писателя — Антона Павловича Чехова — “Доктор”, “Медведь” и “Володя”. Фильм такой неоднозначный, что я не могла не начать наш разговор накануне юбилея именно с него.
“За что же вы так ненавидите женщин?” — спросила я.

— Это довольно странная, мне кажется, реакция. Я-то думал, что фильм “О ♥” — это такой цикл лирических, что ли, стихотворений, посвященный и красоте, и даже возвышенности женщины. В нем, мне казалось, не только речь не идет о ненависти, но там даже присутствует такая рудиментарная, старинная и на сегодняшний день уже немодная форма поклонения женщине. Тем более у меня в названии фильма, вы помните, не фигурирует замызганное до бессмысленности слово “любовь”, а всего лишь — знак сердечка. Так, мне кажется, и правильнее, и целомудреннее. Китч, конечно, но всякий китч простодушен и не лжив. Мы же в процессе построения социализма, а теперь вот капитализма (соцкап — неплохое название?) низвели женщину до жутко утилитарных, даже не утилитарных, а скорее хозяйственно-бытовых понятий. В моей же картине, я думаю, правда, присутствует некий не совсем традиционный взгляд на женщину, но он продиктован вовсе никакой не ненавистью к ней, а скорее, конечно же, наоборот.
“Женщина даже и не очень человек”

— Но вы же показали их стервами.
— Стервами? Тоже, мне кажется, вполне соцкаповое понятие. Мне просто кажется, что женщина — явление какого-то другого ряда. Извините, но я даже и такое брякну: женщина, наверное, даже и не очень человек.
— Это в каком же смысле? Выше? Ниже? В стороне?
— Сильно выше. И несколько в стороне. Поясню: ну, вот, допустим, мне кажется, к женщине абсолютно неприменимы элементарные судебно-нравственные понятия. Вот, скажем, мы годами не устаем настаивать на какой-то там вполне подозрительной “верности”...
— Вы ее не требуете?
— Да не в этом дело. Можно, конечно, бить ее, беднягу, три года палкой по голове, и тогда на четвертый...
— Пробовали?
— Да нет, конечно. Даже в голову не приходило. Как и то, чтобы она была при тебе хорошим верным псом Джульбарсом... Потому что никакого отношения к охране границ, в том числе и границ семейного очага, она не имеет. На самом деле женщина никому ничего никогда не должна. Нам же удобнее, чтобы мы были при ней “хозяйствующими субъектами”. Но это невозможно. Это уж дудки. Понять это просто, смириться нелегко… Впрочем, то, о чем я говорю, всего лишь маленькая и незначительная “общесоциальная” часть великого и таинственного космоса, который называется Женщина…
— Вы восхищаетесь всеми героинями вашего фильма? И той, которая соблазнила гимназиста и выставила его на осмеяние, а он застрелился?
— Да никем я там не восхищаюсь, кроме самой истории, редкостной по правдивости и тонкости чувств и красоте. Что же касается “соблазнения”... Да тут черт его знает! Может, это даже и мальчик ее соблазнил, а дальше не смог примирить неадекватность ожиданий и свершившегося. Конечно, мальчика жалко, но разве не жалко и эту несчастную архитекторшу? Вообще, все, что обозначается этим самым милым и на вид безобидным сердечком, — сверхсложная и сверхделикатная сторона человеческой жизни.
Кстати, и сам Антон Павлович когда-то попал в подобную ситуацию в возрасте 13 лет. Это не хорошо и не плохо, это не требует никакого общественного мнения. Это немыслимо важный опыт жизни.
— У вас есть решение, какие выводы можно сделать из этого опыта?
— Никаких выводов и сделать невозможно. Как говорят в финале моего старого фильма “Сто дней после детства”: “А ведь делать нам ничего не нужно. Нам нужно просто запомнить это лето. Просто запомнить, вот и все”. Я убежден, что и у Антона Павловича все 12 томов его последующих сочинений являются в некотором смысле следствием и того запоминания ситуации, в которую он попал в свои нежные 13 лет.

“Я никогда не был абсолютно счастлив”

— А вы когда-нибудь были абсолютно счастливы?
— Нет, я никогда не был абсолютно счастлив. Впрочем, я думаю, что это и невозможно, а если и возможно, то на крайне короткий миг. И не всегда этот миг связан именно с “♥”. Мне, например, это короткое счастье запомнилось в сочетаниях сознания и того или иного состояния природы, в частности, в понимании того, что я — какая-то важная часть всего этого великолепия. Хотя понятием “абсолютного счастья” я стараюсь не пользоваться вообще.
— Но вы же переживали его, переживали любовь.
— Переживал, переживал, переживал, конечно. Но “♥” — все-таки не счастье. Это почти всегда очень длительный, можно сказать, эпический, романный процесс. А острое ощущение счастья в первый раз меня охватило, я помню, в возрасте 13—14 лет. Мы тогда очень дружны были с великолепным фотографом и художником Валерием Плотниковым. Он старше меня на год и работал в тот год в пионерском лагере вожатым, и я поехал его навестить. Я приехал к отбою. Мы недолго побродили по спящему лагерю, постучали в мокрый мяч на пустынном футбольном поле, поговорили о том о сем, и он меня посадил на электричку до Ленинграда. И была странная тогда манера в этих электричках: на лето в них выбивали стекла в тамбуре. Не знаю — государственно тамбуры так проветривали или у кого-то душа ветерка требовала. Электричка была пуста, но я почему-то остался в тамбуре. За окнами убегали серебряные остатки белых ночей, на пустые поля, цепляясь за редкие кусты, лег вечерний туман. Зажглась на небе какая-то первая мерцающая звезда, а на другой его стороне блестел свежий серпик народившегося месяца. Я до сих пор в мельчайших подробностях помню этот тамбур: вокруг было накидано море окурков, на стенах тамбура зафиксированы в коротких словах и лаконичных рисунках все части человеческого тела, занимающие воображение пассажиров… А у меня вдруг возникло, я повторю, необыкновенно острое ощущение того, что сегодняшний вечер был незабываемо прекрасен, а сейчас в тамбуре меня настигло то самое немыслимое ощущение абсолютного счастья. В чем тут было дело? В том ли, что я вдруг почувствовал, что в этот день закончились мои детские годы, по которым совсем отчего-то не было грусти, а я такой вот бессмысленно счастливый стою в этом заплеванном тамбуре и смотрю в эти две железные дыры, за которыми проносится мимо-мимо что-то уже совершенно Божественное. А с женщинами? Ну, я сам эти волшебные мифы в своих картинах создавал, что вот он вдруг увидел ее, и его как солнечным ударом — бах по голове... В жизни у меня лично такого не было.
— То есть любви с первого взгляда вы ни разу не почувствовали?
— Да мне как-то и странно предположить, что иду я, допустим, по мосфильмовскому коридору и вдруг вижу навстречу: “Ай, какая хорошенькая! Ай-ай!” — и я тут же без чувств падаю у туалета. Нет…

“И я могу хорошо еду приготовить”

— А как же домашние дела при таком романтическом подходе? Кто-то же должен ими заниматься?
— Я очень даже всякими такими делами и могу, и умею заниматься. И могу хорошо еду приготовить. Вообще, мне странно, когда я слышу, как из этого делают проблему полов. Мне бы чуть больше свободного времени, меня бы от газовой плиты не оттащить…
— Да, в семье сложно уединиться, все мелькают “туда-сюда, туда-сюда”.
— “Тут за день так накувыркаешься, придешь домой, там ты сидишь”. Это Высоцкий. Сказано на века. Добавить нечего.
— Постоянно приходится общаться, даже когда надо побыть одному — например, разобрать какие-то дневные ситуации. Как вы с этим справляетесь?
— Если я еще начну дома разбирать “дневные ситуации”, то убежден, в этот же вечер меня увезут в Ганнушкина. Ничего никогда я “не разбираю”. Хотя сейчас вот, думаю, самое бы время “разобрать”. Но так неохота. Я получаю огромное удовольствие от того, что получается, — живу не так, как себе наметил, а как оно само по себе складывается. И если вспомнить о фильмах, которые я “снять наметил”, — большинство из них я так и не снял. Жалко? Очень. Но зато вот видите, снял те фильмы, которых не намечал.
— Но вы же наметили юбилей. Пять лет назад, я помню, 55 лет вы праздновали в Париже в кругу семьи. А теперь вдруг решили устроить пышное торжество.
— У меня с юбилеями — вообще непруха. Когда мне было 50, оперировали маму. Я весь день просидел в больнице... А тогда мы действительно полетели в Париж и вчетвером в небольшом ресторанчике посидели. Я, Таня, Аня и какая-то Анина подруга. (Татьяна Друбич и их дочь Анна. — Е.С.-А.) Потом, по-моему, подъехал Митя. И сейчас я с огромным удовольствием в том же составе слинял бы куда еще подальше. Но считается, что 60 — какая-то порубежная дата, ее обязательно надо отметить. Еще этой зимой с Левой Додиным договорились — если решится он (а он майский), то и я сподвигнусь. Ну, у него получилось все хорошо, трогательно. Теперь и я сбежать не могу. Но никаких шумных “поздравлений”, я надеюсь, не будет. Хочу устроить “SAS session”: за эти годы самые главные художественные впечатления были связаны для меня с музыкой и с друзьями-музыкантами. Надеюсь, мы вместе соберемся и поиграем друг для друга и для близких людей. Наверное, все-таки в том, чтобы в 60 лет рухнуть куда-то в индивидуальные кусты и одному там встретить… Тоже какая-то безвкусица.
— А почему съемки “Анны Карениной” остановились?
— Они не столько остановились, сколько разумно прервались. Мы их начали раньше времени с тем, чтобы отснять “уходящую зиму”. Отсняли. А заодно и “приходящую весну”. Но нормального подготовительного периода у нас с самого начала не было. А такую картину снимать на “авось пронесет” — неправильно и несерьезно.
— Что вас привлекло в самой Анне Карениной?
— Анна Каренина. Во всей совокупности своих свойств и качеств — и женских, и человеческих. А что до “современности прочтения”, то самое современное — это внимательное. Я по этому поводу вспоминаю великого музыканта Святослава Рихтера, который ненавидел “исполнительскую самодеятельность”. “Читайте партитуру, — настаивал он, — в ней все написано. Все. Абсолютно все”. У меня как бы “противоположная известность”. Наверное, поэтому мне предлагали поставить в кино забавное сочинение — пьеса “Анна Каренина-2”. В ней Анна уже с выбитой челюстью, заплывшим правым глазом и отрезанной левой ногой, однако спасенная, ловко бьет своей железной ногой по равнодушной аристократической заднице Вронского. Меня как-то все это не вдохновило. В связи со старомодностью. Мне хочется поставить так, как у Толстого, — там столько сегодняшнего и столько вечного.
А кто кого играет? Ведь никто не видел “Анну Каренину”, но все отлично знают, как именно она выглядит. Когда я смотрел картину Зархи, я был счастлив, что там есть Татьяна Самойлова — потому что ну жутко она на нее похожа! Та же самая история и с Таней Друбич. Она играет Анну не потому, что мы с ней делали “Сто дней…” или “Черную розу...”. И не потому, что мне лень поискать новую актрису. А потому, что Таня на Анну ну жутко похожа…

“Мои жены были одна другой лучше”

— У вас было три брака — почему вы расставались с женами? Потому что появлялась новая женщина?
— Я все это в подробностях уже позабыл. Помню только, что мои жены были одна другой лучше — ну просто загляденье. Да и я очень покладистый человек с ангельским характером. Что происходило? Может, просто форма, в которой существует современный брак, меня, даже не могу сказать, что тяготила, — она всегда смешила...
— Но зачем же тогда вы в него вступали?
— За тем же, зачем праздную 60-летие…
— Дети — не причина?
— Если их, бедолаг, еще делать причиной... Вообще полное варварство: “Мы будем жить вместе и мучить друг друга “из-за детей”, мы будем вырывать друг другу ноздри, но детей совместно, с вырванными ноздрями, мы все-таки воспитаем сознательными гражданами”. Так издеваются над детьми.
— А как вы воспитывали своих детей?
— У меня с ними всегда были братские отношения. Сейчас Ане 20 лет, Мите 30 лет. Я никогда их не “воспитывал” и старался, чтобы наши отношения как можно меньше походили на социально-устойчивый стереотип “общения родителей с детьми”.
— Вы ни разу не повышали на них голос?
— Да нет, повышал, конечно. Один раз даже в возрасте пяти лет чуть не убил Аню. Она повисла на створке шкафа, качалась на дверце, а на шкафу стояли потрясающие английские деревянные часы середины XVIII века. Такие еще только в Эрмитаже. А мы с Таней мирно ужинали. Вдруг раздался страшный грохот, мы вскочили, побежали к Ане в комнату, и я увидел сидящую на полу испуганную Аню, вокруг которой валялись вдребезги разбитые часы. Я понимал прекрасно, что часы сами по себе могли свалиться точно на голову Ани и убить ее, от чего у меня сразу случился ступор. Но когда я понял, что она жива, здорова, прекрасно себя чувствует, но при этом взяла и расхреначила бесценное художественное сокровище, я немедленно задумался, что бы с ней такое сделать.
— И что вы сделали?
— С большим трудом пришел в себя, взял Аню под мышку и от греха унес в другую комнату, а дверь запер. А Таня сказала мне: “Ничего, не расстраивайся, мы их починим”, — взяла метлу и стала часы сгребать в кучку. До сих пор мы их собираем.
— Чем Аня занимается?
— Учится на третьем курсе Мюнхенской консерватории. Пианистка.
— А Митя?
— Да Митя вообще уже взрослый человек, занимается компьютерной графикой и наружной рекламой.
— Вы довольны его карьерой?
— Карьерой? Единственное, чем я доволен: он не занимается ничем таким, что было бы ему не по душе. Я вообще не вмешиваюсь в его дела. Он живет так и с теми, с кем считает нужным так жить.
— Митя не говорил, что хорошо бы сделать “Нежный возраст-2”, в котором он снова сыграл бы уже повзрослевшего героя?
— Нет. Мне приятно, что его абсолютно не сломило почти двухгодовое профессиональное занятие нашей картиной. Ему по-прежнему не интересно актерство, и от многих ролей он отказался. После “Нежного возраста” предложений было много.
— А есть у вас женщина-друг, которая бы вас понимала всегда и во всем?
— В большей степени этот чудесный образ похож на Таню Друбич. Но она не только женщина-друг, она еще и женщина-враг. (Смеется.)
— Почему?
— Потому что она женщина. А еще к этому чудесному образу приближается пес Ермак, немецкая овчарка, очень умная собака. Но справедливости ради скажу, что Ермак рядом с Таней все-таки дурак дураком…
— А есть ли у вас мужские дружбы? Со специфическими мужскими увлечениями, занятиями…
— Я много лет дружу с Абдуловым. Угадайте с трех раз, есть у нас “специфические мужские увлечения и занятия”? Правильно. Есть.
— Да, у Абдулова в Ханты-Мансийске на фестивале были такие игры: он девушек на колени к себе приглашал садиться и не возражал, когда их фотографировали, заявляя, что он свободный человек и может себе позволить...
— А где я в это время был?.. А если серьезно, то у нас с Абдуловым есть масса хороших положительных мужских игр. Сейчас, например, я хочу разделить его новое благороднейшее сумасшествие — рыбалку. И мы очень скоро поедем под Астрахань. Потом он меня хочет еще куда-то заволочь, по-моему, на Камчатку.
— На охоту?
— Нет, я завязал. Один раз, тоже с Абдуловым, я охотился, и, надо сказать, очень удачно. Убил косулю. Все тут заорали: “Мы сфотографируем тебя с ее окровавленной тушкой!” А я ничего кроме стыда, печали и чувства гадливости по отношению к самому себе не испытал. Я и стрелял-то только потому, что был убежден: не попаду — косуля, она бежит быстро, а я первый раз ружье держал в руках...
— А еще за что вы на себя злитесь?
— За рабство. В общем, во мне все-таки рабий советский человек сидит. Есть ситуации, в которых нужно бы почувствовать себя свободным человеком и, скажем, не подавать негодяю руки. А ты все ее суешь, потненькую, — из тех самых поганых, рабьих генов.
— Вы на родину никогда не возвращались?
— У меня их, как-то так получилось, в России несколько. Вот Ленинград.
— Я имею в виду город Кемь в Карелии, где вы родились.
— Я там и жил-то в младенчестве, и то меньше года. Родился я в ограде поразительного деревянного храма XVII века, поставленного без единого гвоздя, и в той же ограде — деревянный домик. И из окошек нашего дома видно было картофельное поле, потом — узкую полоску серенького песочка и дальше уже — Белое море, а еще дальше, напрямую километров 15, по-моему, — уже Соловки.
А как-то попал в Рыбинск — я по отцовской линии, говорят, из рыбинских крепостных крестьян, — ах, какое же это место! А у мамы архангельские корни. Бабушка Евгения Ивановна Нифонтова — фантастическая была женщина, — она и родилась на архангельском маяке, прямо в море. И вот в одну из зим умерли родители, и она осталась одна с шестью братьями и сестрами. И там, на маяке, и родителей похоронила, и до пересменки в одиночку следила за маяком, и ухаживала за младшими детьми.
— А вам не хотелось большую семью, шестерых детей?
— Я такого рода планов не строю. Все должно происходить само по себе. Тем более что все само по себе и происходит правильно. Я же как-то сам по себе устроен. Ну, например, нельзя сказать, что я хотя бы в какой-то степени герой какого-нибудь своего фильма.
— Профессия отдельно, жизнь отдельно.
— Нет. Но очень тонкими нитками изящно и путано все связано.
— Тем не менее все жены — актрисы.
— Строго говоря, у меня была только одна жена-актриса. Но выдающаяся. Это Катя Васильева. Однако в последние годы ее больше занимают вопросы религиозно-нравственные.
— А Таня Друбич?
— Таня необыкновенно артистична по природе. Она замечательная актриса по существу. Но 15 лет врачебной практики (эндокринология), а теперь медицинский бизнес тоже потребовали своего. Таня обожает медицину, но и актерством занимается не по семейной обязанности, а по таланту и по любви. Иногда она рассказывает мне, что происходит в большой мировой медицине, — волосы на голове шевелятся, не знаю, от ужаса или от восторга.
— Вы постоянно общаетесь несмотря на то, что давно живете не вместе?
— Мы познакомились с Таней в 74-м году. 30 лет мы постоянно общаемся, каждый день. Я думаю, именно это и называется “жить вместе”.
— И вы все знаете про ее теперешнюю личную жизнь?
— На то она и личная, чтобы про нее знала одна Таня.
— Почему она интервью не дает?
— Не любит, потому что считает, что у человека должна быть именно эта самая личная жизнь.
— А почему вы даете?
— Я по определению так называемый публичный человек. Это необходимая часть профессии. И тоже жуткой безвкусицей, наверное, будет, если я вдруг высокомерно перестану общаться с прессой, а через прессу — со своими зрителями, с людьми, которые ходят в кино и смотрят телевизор. А для Тани сама возможность непубличности ее существования, наверное, самое большое счастье.

“Меня иногда угнетает не сам вес, а еда”

— Если вы “публичный”, значит, можно спросить, откуда у вас большой шрам на левой руке?
— В первый съемочный день фильма “Черная роза — эмблема печали, красная роза — эмблема любви” я провожал домой нашего оператора Юрия Клименко и упал. Операцию мне делал немыслимый человек — “главный травматолог РСФСР”. И после нее рука стала срастаться винтом. Тогда у меня был контракт с американцами на фильм по Окуджаве “Свидание с Бонапартом”. Американские продюсеры увидели этот ужас и немедленно отвезли меня в Лос-Анджелес. Там врачи сказали: “Такую операцию мог сделать только палестинец израильтянину на поле боя”. — “Почему?” — из последних сил поинтересовался я. “В клинике он уже побоялся бы”. И предложили мне ампутацию и протез. Я бросился по всей Америке искать человека, который все-таки согласился бы прооперировать. И в Бостоне друзья нашли русского врача Леню Добужского, специалиста по спортивной травматологии. Леня делал мне операцию 4,5 часа. И вот, видите, громадный извилистый бессмысленный шрам от нашего “главного травматолога”, а вот эти две изящные дырочки, через которые было сделано все необходимое, остались мне на память от великолепного Лени. Так что у меня левая рука — имени Лени Добужского.
— Как же умудрились так сломать?
— Да и сломал-то я ее обыкновенно. Было 4 часа утра. Мы в переулке ловили машину для Клименко. Вы, может быть, знаете такую манеру наших таксистов: приостановиться, посмотреть на тебя, оценить и либо осадить, либо уехать восвояси. Мы с Клименко “экзамена не выдержали”. Не понравились чем-то. А ловили уже часа два. И когда таксист поддал газку и решил уехать, я не выдержал, побежал вслед: “Але, ты куда же?” Ногой попал в ямку, и тут же упал всей своей тушей на другую руку, даже услышал хруст.
— Почему вы так про себя говорите “всей своей тушей”?
— Огромный же вес! Куда же это годится! Меня иногда угнетает не сам вес, а еда. Я вдруг начинаю видеть, какое ее количество без всяких на то причин я каждый день съедаю. Но когда-то в моем обжорстве наступает стопорный момент — я думаю: а зачем? И тут я могу сбросить за месяц 12—15 кг без всяких там диет, только перестав пить пиво, отказавшись от хлеба и перейдя на рыбу и всяких других морских гадов…
— Вы так любите пиво? А как же все время за рулем?
— Я 30 лет за рулем — приезжаю в полпервого-полвторого ночи домой и зачем-то начинаю его пить — вот это мой самый большой инфернальный кошмар.


Московский Комсомолец
Елена СКВОРЦОВА-АРДАБАЦКАЯ.