Чехова не стало в 1904 году — в начале ХХ века, и сегодня, в начале века ХХI, как никогда видно: для него нет смерти, его творчество все еще в начале, в расцвете и рассвете читательской, зрительской любви целой планеты, он там, где и все великие, — на Олимпе, когда нет забвения, есть вечная память.

И все же стоит задуматься, почему так особенно, преданно, нежно любит писателя Чехова человечество, почему нет театра, где бы ни ставились его пьесы, нет дня, чтобы мы ни читали его рассказов и повестей — от детской «Каштанки» до взрослой «Дамы с собачкой». Отчего так близок Чехов именно сейчас, людям, узнавшим после его ухода такие катастрофы цивилизации, такие космические трагедии, что им вроде бы и ни к чему тихие драмы чеховских героев, их невидимые слезы, их неслышные страдания? Но нет, чем оглушительнее несется жизнь, тем почему-то все более и более дороги людям произведения Чехова, где жизнь эта почти неподвижна, где драмы почти не слышны. Почему русский писатель Чехов давно перешагнул все возможные границы? Почему он свой во всех странах? Почему, исследуя загадку русской души, он касается и загадки всех мировых душ, общих особенностей всех национальных характеров?

Как ответить на все эти вопросы? Как понять этот феномен все увеличивающейся чеховской славы, все возрастающей к нему любви? Существует фотография, где Чехов и Толстой сняты на скамеечке в одном из крымских уголков. Казалось бы, обычная фотография, но нет, не обычная — символическая, знаковая. На крымской скамеечке как бы встретились два мироощущения. Толстой, а с ним вместе и вся «классическая классика» еще верит людям, стань они лучше, чище — и все закончится благополучно. Люди стоят против людей, а встань они рядом, победи свои пороки — и счастье еще возможно. Совсем не то у Чехова. Казалось бы, куда легче получить развод героям повести «Дама с собачкой», нежели толстовской Анне Карениной, но даже и само слово «развод» не упоминается в этом произведении. Люди уже не могут помочь сами себе, надо что-то менять не в одних своих душах, но в самой жизни.

Чехов потому и стал родоначальником новой литературы, что совершил нечто редчайшее на литературном поприще, достойное лишь гениев — абсолютно, резко, решительно поменял само понятие конфликта. Теперь не против друг друга встают его персонажи, но против чего-то непонятного им самим, против некоей глухой стены, словно олицетворенной в «Даме с собачкой» бесконечным серым забором, окружающим дом Анны. Если раньше богом драмы был поступок героя: пугается перед своим поступком — мщением — шекспировский Гамлет, проклят своим поступком — убийством маленького царевича — пушкинский Годунов, «лишними людьми» за свои «непоступки» названы многие тургеневские персонажи, то Чехов первым вообще исключил поступок из жизни симпатичных ему людей. Отныне поступают, действуют, что-то решают те, кто не понимает, что никакие личные действия не помогут преодолеть общественное бездействие.

Почему не лечат чеховские врачи, не учат учителя? «Скучной историей» — о крушении иллюзий ученого — заканчиваются все благие начинания просветителей; повестью «Ионыч» — о безнадежно растолстевшей душе талантливого врача — обрывается всякая попытка разумно лечить неразумных людей; в «Палате № 6» у несчастных сумасшедших кончает свой век доктор, чуть было задумавшийся о смысле жизни; неизвестным человеком становится в повести «Рассказ неизвестного человека» некто, кто решил вступить в политическую борьбу. Почему? Да потому, что Чехов уже знает, что, где бы ни жили его персонажи, они живут — «В овраге», как называется одна из самых чудеснейших его повестей. В овраге жизни. И как из него выбраться — неизвестно, кругом болото, забор, стена, заколоченный «Дом с мезонином», погубленный сад в «Черном монахе», разрушенная треплевская сцена.

И такая великая жалость живет у Чехова к этим несчастным, подчас даже и неизвестно отчего, людям, жалость, ужаленная иронией, разбавленная юмором, что читаешь его произведения, как свою жизнь, как свой собственный потерянный вишневый сад. А если кто и обещает обществу светлое будущее, то люди эти, как правило, больны, замучены жизнью. Так в рассказе «Невеста» прекрасное будущее сулит умирающий от чахотки, недоучившийся студент. Издерган, слаб, желчен и другой вечный студент — Петя из «Вишневого сада», но именно он зовет людей в прекрасное завтра. Да и сам полковник Вершинин из «Трех сестер», что обещает восход нового счастья, не может исправить, наладить ничего в собственной своей судьбе.

И вот тут мы подходим к возможной разгадке этого феномена — почему чеховское бессмертие все более и более наполняется живой жизнью? Чеховские герои знают, что выхода нет. Все зря, все мимо, все либо скука, либо смерть. У чеховских персонажей нет общей идеи, нет не только будущего, но и настоящего, потому что, как бы оглохнув и ослепнув, они сталкиваются с самим ходом истории, идущей мимо и сбрасывающей, выбрасывающей чеховских людей из их усадеб и садов, унылых квартир и надоевших служб. И не услышим ли мы отголосков этой драматической трагедии, этой человеческой комедии и в нашем новом российском времени? Россия перепробовала все — и монархию, и капитализм, и социализм, и демократию, а счастья нет. Нет идеалов, нет яркой национальной идеи.

А не так ли живет сегодня и весь мир, погрязший в войнах, оглушенный катастрофами, воспевший как нового кумира доллар? Чехов соразмерен всем — и России и миру. Ничего не достигнете, сами растопчете свой вишневый сад, если не будете знать, зачем и для кого его сохранять, не кидаясь в Парижи и Лондоны, в авантюрные бизнесы и криминальные радости. Творчество Чехова соразмерно человеку, оно по росту ему. Итак, Чехов сделал свое дело, он предупредил человечество — о «Палате № 6», ждущей его, если не восторжествуют разум, любовь. Теперь дело за нами — за человечеством.

Инна Вишневская, "Родная газета"