Новая книга Людмилы Петрушевской "Номер Один, или В садах других возможностей" в роман превращается постепенно и трудно: начавшись как пьеса, этот текст в конце концов вообще обрывается недописанным е-мейлом. Сразу советую читать "Номер Один" дважды – вот тогда в садах, придуманных писательницей, вы сможете обнаружить и "другие возможности". Первая же беседа абстрактных "первого" и "второго" выполнена в лучших традициях сюрреалистической драмы. Начинается загадочными и мрачными песнопениями: "Это место, где уходят в подземный мир, по ступеням вниз, по бесконечному сходу в десять кесов, в вечные льды, ибо, так как нет там движения...", которые, впрочем, вскоре прерываются вполне приземленными репликами. Странные песнопения – запись одного из представителей исчезающего маленького народа энтти. Прослушивают эту запись научный сотрудник и директор некоего этнографического института. Директора как-то слабо впечатляют результаты научной экспедиции: и "ночное пение" энтти, и описания "снежный людей", и картины людоедства – ведь всех этих дикостей и за окном достаточно.

Сама писательница очень не любит видеть рядом со своим именем слово "чернуха". Впрочем, она не единственная. Например, Юрий Мамлеев тоже в последние годы занялся "отбеливанием" своей писательской репутации: к "адскому" роману "Шатуны" пристроил второй том – "Блуждающее время". У Людмилы Петрушевской тоже со времен романа "Время ночь" вышли многотомные сказки и прочие радостные сочинения. Но писатель вовсе не обязан оправдываться, "чернуха" – действительно всего лишь ярлык, притом не всегда удачно приклеенный. Но тем не менее необходимо предупредить читателя, что в новом романе его ждет: содранная с человека кожа, повешенная девочка, а также песец, вытянувший из трупа кишку и куда-то потрусивший с добычей. В общем, "картины – чистый Босх, был художник такой, уродов рисовал". Правда, сдирание кожи оказывается ритуалом научного значения, да и девочка повешенная потом вроде как воскресает. Но предупредить все равно надо.

Главным же для писательницы оказывается другой образ – для кого-то кошмар, а скорее повседневность. Роман посвящен воровству. Возможно, "Номер Один" – лишь часть большого замысла, далее последуют другие "номера", благо что грехов с пороками достаточно. Каменный век прет изо всех подворотен: "научная этика сейчас такая, кто кого сожрет". Коллега героя хочет урвать себе авторство, а самого коллегу берут в заложники ("вот-вот съедят") и требуют с этнографов $5 тыс. А директора института вообще волнуют только мифические сокровища, потому как институтские гранты он давно перераспределил себе в карман. А потом эти с трудом добытые деньги крадет у героя ловкий воришка.

В романе замысловатые психологические пассажи на тему любви как воровства, переселения душ как воровства перемежаются с вполне зрелищными и остроумными картинками ежедневного бытового перераспределения капитала. Причем этот сценарий даже лучше любого писателя знают "все богачи", которые и "создавали его на развалинах страны". Сами же писатели видятся каким-то особым малым народцем со своими песнями-предсказаниями. Но если уж такой запел свою "ночную песню", надо просто тихонько послушать, с вежливым этнографическим интересом.
Лиза Новикова. Коммерсантъ