— Говорят: «Москва — не Россия». А московская литература отличается от провинциальной? Есть ли у неё свой круг тем, свой стиль, свой привкус, как, например, у петербургской прозы?

— По-моему, нет. Москва – воплощенная всемирная отзывчивость :), в ней давно уже живет столько людей со всех концов России, в том числе писателей… что какая уж там московская проза? Писатели, живущие в Москве, пишут и провинциальную, и этнографическую, и деревенскую, и гастарбайтерскую, и военную прозу, всякую. Это неизбежно и, наверное, нормально. Но вот чего мне жаль, так это отсутствия профессионального и дружеского общения между писателями-москвичами. Нет среды, нет литературных групп. В Питере, я знаю, писатели, поэты собираются, обсуждают свои дела, прозу друг друга большими компаниями, и это способствует выработке общих принципов, шкалы литературных ценностей, а мы… все по своим московским углам. Я прекрасно понимаю, что литературная среда, как и любая, может быть больной, странной, ядовитой, но в итоге литературе, её развитию всё-таки полезно, чтобы такая среда, и составляющие её кружки, направления существовали. Жили, бурлили. Конечно, одним щелчком всего этого тоже не создашь. Всё должно исторически сложиться. Не сложилось. Точнее, разложилось давным-давно.

— Как Вы совмещаете чтение чужих книг с написанием своих? Не мешает ли писателю работа критиком?

— Если честно, я про это не думаю. У меня есть понятная и любимая работа – писать про новые книги в газету «Ведомости». Помогать читателю сориентироваться в потоке. Я эту работу выполняю добросовестно, насколько хватает сил. Но у меня есть и дело, которое я люблю никак не меньше – самой писать книги. Я и их пишу. Проблемы с этим возникают у других — кажется, в основном у тех, кто плохо знает историю литературы. Пушкин-Гоголь-Лесков-Некрасов-Достоевский, список гораздо длиннее, много, страстно, с большим вкусом писали о других авторах, книгах. Мне вообще кажется, чем больше современники пишут друг про друга —  тем лучше. И пусть это делают не только профессиональные критики, но и писатели. Хотя бы потому, что когда ты сам, изнутри понимаешь, какой за каждой книжкой, даже вполне средней, стоит труд, какое напряжение, и сколько на нее поставлено — сто раз подумаешь, писать ли разгромный отзыв. И жаль, что у нас так мало писателей, которые заглядывают в то, что пишут коллеги, это ведь очень оживляет процесс. Счастливое исключение — Захар Прилепин, по-моему, это прекрасно, что он пишет и думает о современной литературе. Читает! Ещё, конечно, Дмитрий Быков. И Павел Басинский, пришедший, впрочем, в литературу из критики.

— Одна из самых обсуждаемых книг прошедшего года — «Несвятые святые» о. Тихона Шевкунова. Ваш «Современный патерик: чтение для впавших в уныние» выдержал несколько переизданий. В чём секрет популярности рассказов на церковную тематику?

— Мне, наверное, должно быть лестно сравнение с самой обсуждаемой и продаваемой книгой прошлого года. Но оснований для сравнений немного. «Несвятые святые» — это публицистика, документальная проза. «Патерик» — литература, проза художественная, попытка найти адекватные литературные формы для разговора о современных христианах, священниках, церкви. И задачи у этих книг совершенно разные. «Несвятые святые» — это сборник колыбельных, сказок на ночь, это душеполезная литература, призванная убаюкать и навеять читателю сладкий православный сон. Такая литература нужна, и мне книга о. Тихона, особенно в части, посвященной Псково-Печерскому монастырю, очень понравилась! Но она гладит читателя по голове. «Патерик» тормошит, тревожит, ставит вопросы. И те, кому хочется, чтобы их тормошили, заставляли плакать не только слезами умиления, но и слезами недоумения, печали, те, кто любит экспериментальную прозу и разговоры с открытым забралом — вот эти немногочисленные читатели и читают «Патерик». Читательские аудитории «Несвятых святых» и «Патерика» не только не сопоставимы по количеству, думаю, они практически не пересекаются.

— А нет ли у вас желания написать новый «Патерик»?

— Есть. Но совсем другой. Совсем с другой целью, задачами, героями. Только об этом сейчас и думаю, но вернуться к этому разговору можно будет, наверное, не раньше, чем через несколько лет.

— Ваши книги адресованы православным или всем читателям, вне зависимости от веры? Чем могут быть интересны книги «Современный патерик» и «Бог дождя» читателям-атеистам?

— Не так давно Новый московский драматический театр поставил «Патерик» на сцене. Очень здорово, по-моему, получилось — акварельно так, деликатно, нежно. Участвовали в спектакле в основном совершенно не церковные актеры, похоже, что и режиссер Вячеслав Долгачев далеко не такой уж ортодокс, да и те, кто сидит в зрительном зале — тоже люди не православные. Но вполне адекватно хохочут или, как водится, утирают слезы. Выходит, прошибает? Значит, это не только о вере, неверии, нет, это и радости встречи с любящим тебя человеком, и о предательстве, о юношеской глупости, закосах неофитства, о доброте, о счастье понимания, об обретении смысла — в общем, это коротенькие истории про людей. Вообще про людей, понимаете? Как и роман «Бог дождя». Так что откликнусь эхом: может ли это быть интересно читателям-атеистам?

— В одном из интервью, да и в «Боге дождя», Вы упоминаете Оптину пустынь. Я жила рядом с этим монастырём полтора года, и старожилы рассказывали, что в 80-е та благодать, то утешение, за которыми сюда приезжали советские «первые христиане», были буквально разлиты в воздухе. Сегодня, когда Оптину пустынь посещают сотни паломников в день, многие люди, 20 лет назад переехавшие в Козельск ради Оптиной, даже перестали бывать в монастыре. Они не могут объяснить, что именно изменилось, но монастырь стал другим… Нет ли у вас чувства, что вера, войдя в моду, превратилась во внешний атрибут?

— Что тут объяснять? Меньше народу — больше тишины, сосредоточенности. Монастырь по своему замыслу — обитель тишины, уединенной молитвы. Но с другой стороны, куда деть жаждущий, алчущий духовной пищи мир? К тому же ещё и в мощный бизнес эти паломничества превратились. Паломнические службы возят людей автобусами… Больше всего я сочувствую насельникам монастыря, которым всё это мешает намного больше чем тем, у кого есть выбор, кто может бывать, а может и не бывать в монастыре, как ваши друзья. Вместе с тем мне не кажется, что вера вошла в моду. Как вошла, так и вышла. Был взлёт в начале и середине 1990-х,  когда тысячи крестились, пришли в церковь, но всё это давно позади. Многие из тогдашних новообращенных своё увлечение давно пережили, но кто-то, конечно, остался. Среди тех, с кем я в основном общаюсь, модно, скорее, другое: проклинать этих ограниченных православных во главе с их патриархом в дорогих часах.

— Не ждёт ли та же участь, что и осаждаемые паломниками монастыри, «православную литературу», поставленную на поток?

— Естественно! Любая постановка на поток означает потерю глубины, спрямление углов. Тут всё ясно. Но проблема с православной литературой вовсе не в потоке. А в том, что говорить последнюю правду о сегодняшней церкви, её иерархах, о том, как живётся сельскому духовенству и как простым послушницам в монастыре, по многим причинам невозможно. Не из страха, нет… Наоборот, из любви. Но это слишком долгий и сложный разговор.

— Хорошо, давайте поговорим о вашем новом романе, «Тётя Мотя». Он вышел в серии «Проза: женский род». А есть ли у литературы род? Отбросив любовные романы и прочую жанровую макулатуру, можно ли сказать, что существуют книги, написанные только для женщин, или только для мужчин?

— Нет, по-моему. Возможно, потому что пол — явление временное. Во Христе, как говорит апостол Павел, нет «ни мужеского полу, ни женского», а на небесах «не женятся и не выходят замуж». Литература, та, которую вы имеете в виду, толкает человека к вечным вопросам, проблемам, равно важным для женщин и мужчин. Поэтому я бы не разделяла.  А все эти рубрики, подрубрики — издательские коммерческие игры во многом.

— На нашем портале проводился опрос на эту тему, и писатель Иван Зоринвысказался, что книги, написанные женщинами, не интересны мужчинам, а драматург Алексей Слаповский вообще отказал женщинам в прозаическом таланте. Интересно услышать об этом Ваше мнение, и личное, как женщины-писателя, и более отвлечённое, как литературного критика.

— Не читала Слаповского, но допускаю, что он пошутил. Или до сих пор не успел прочитать Сельму Лагерлеф, Вирджинию Вулф, Агату Кристи, Харпер Ли, из наших авторов – Людмилу Петрушевскую, Ольгу Славникову… А что предпочитают мужчины и женщины — про это есть исследования, эта не область предположений, а реальность. Всех интересующихся к ним и отсылаю. Сама я люблю читать всех. И повторю очевидное: хороших писателей среди мужчин — больше. Факт. По большому счету прозу мужчины пишут лучше. Не всегда, не все — но по большому счёту, да. Ну, и что?

— В США рынок печатных книг сжимается, как шагреневая кожа, а электронная книга становится популярнее бумажной. В Европе, и в России, эти процессы пока идут в разы медленнее, но, тем не менее, электронная книга набирает популярность. Какой вам видится судьба «бумажной» книги?

— Я не думаю, что она исчезнет совсем. Бумажная книга – это материальный объект, и некоторые, особенно чем-то дорогие книги, даже самым продвинутым читателям электрокниг всё-таки захочется хранить вот так. Чтобы можно было их потрогать, полистать. Только важные для тебя книги. Мы же и телесны тоже…

— Писатель Александр Архангельский проводит интересный эксперимент с новым романом «Музей революции»: электронная книга вышла за три месяца до издания бумажной. Пока что, судя по продажам в Интернете, задумка успешна. Как вам кажется, могут ли остальные писатели пойти по этому пути, или такой эксперимент возможен только с известным писателем, который, как Архангельский, не нуждается в представлении?

— Конечно, и остальные могут. Есть уже множество примеров, в основном, правда, англоязычных — когда успешными оказывались книги совершенно безвестных авторов. Знакомое имя, слава в качестве довеска — это отлично, и всё же сарафанное радио, которое в сети работает особенно наглядно (видно количество скачиваний или лайков), обеспечивает успех намного надёжнее. Пока всё это активнее развивается в англоязычном секторе, но вот и у нас всё начинается. Я очень благодарна Александру Николаевичу за то, что он придумал этот проект. Результаты выглядят настолько убедительно, что даже я, лентяй и консерватор по части всевозможных экспериментов, тоже заразилась и недавно начала заниматься продвижением собственных книг в электронном виде.

—  Тиражи худлита с каждым годом падают (хотя кажется, что и падать уже некуда), аудитория литературных «толстяков» сузилась до горстки ценителей, молодёжь не читает даже классику, предпочитая экранизации романов… Что ждёт литературу? Не кажется ли вам, что пиксели окончательно вытеснили слово, сделав писательское ремесло схожим с канувшим в небытие ремеслом златошвейки или книжного переплётчика?

— Тиражи падают, но количество читателей в последние годы остается примерно одинаковым. Насколько я знаю. Люди, которые хотят читать книги,  будут всегда. Как-то нелепо, если я начну сейчас сочинять оду чтению,  и всё же вырву из этой ненаписанной оды одну строку: книга разрушает одиночество, раздвигает границы твоего бытия, ты обретаешь собеседника, с которым можешь не соглашаться, спорить, но который говорит с тобой о важном для тебя.  Другое дело, что собеседников таких – единицы, их надо сначала поискать, потратить усилия, может, не раз и впустую, но найти их всё-таки можно. К тому же всё время появляются и новые. Один из них, тех, кто пришел в литературу в общем недавно, но с кем очень интересно, странно, непривычно и всё-таки увлекательно, глубоко, а временами и головокружительно – филолог Евгений Водолазкин с его новым  романом «Лавр».