Поэт Вадим Месяц получил первую премию имени Ивана Бунина за сборник рассказов "Вок вок". Новая литературная премия была учреждена в 2005 году "для поддержания российской изящной словесности и возрождения лучших традиций отечественной литературы". Первое награждение состоялось двадцать второго октября, в день рождения Ивана Бунина.

Учредители премии имени Ивана Бунина - Московский гуманитарный университет, Общество любителей российской словесности, Национальный союз негосударственных вузов, Национальный институт бизнеса. Жюри премии возглавил академик Анатолий Деревянко, его коллегами стали член-корреспондент РАН Юрий Воротников, доктор филологических наук Владимир Васильев, президент Института русского языка Виталий Костомаров и профессор Московского гуманитарного университета Валерий Луков. При отборе номинантов на первую премию рассматривались произведения, опубликованные в 2004 году. Победителю конкурса присуждается награда в двадцать тысяч евро, остальные финалисты короткого списка получают одну тысячу евро.

В короткий список премии 2005 года помимо Вадима Месяца попали Борис Екимов, Николай Конусов, Афанасий Мамедов, Сергей Соловьев.

Вадим Месяц дебютировал с подборкой стихов в "Литературной газете" в 1993 году. Тогда же на страницах "Литературки" было опубликовано письмо Иосифа Бродского, в котором содержались очень лестные оценки дарования Месяца.

В 2002 году прозаическая книга Месяца "Лечение электричеством. Роман из 84 фрагментов Востока и 74 фрагментов Запада" попала в короткий список российского "Букера". Месяц опубликовал сборники стихов - "Календарь вспоминальщика", "Выход к морю"; "Час приземления птиц", сборник рассказов "Когда нам станет весело и светло", повесть "Ветер с конфетной фабрики". Книга Вадима Месяца "Вок вок" вышла в издательстве "Новое Литературное Обозрение" в 2004 году.

Вадим Месяц родился в 1964 году в Томске, с 1993 года живет в США.

ЕЩЕ...

Сибирский скальд, американский шаман, финалист "Русского Букера-2002" Вадим Месяц родился в Томске, жил в Екатеринбурге, Москве, а ныне пребывает в Нью-Йорке, вместе с женой Ласточкой и двумя детьми-близняшками, появившимися на свет всего месяц назад. "Вок-вок", новая книга рассказов писателя и поэта, изящна, прозрачна, пахнет елкой, в ней слышится щебет птиц. Рассказы Месяца очень разные, в них есть все - от крови на сибирском снегу и жестоких баллад до признаний в любви и магических заговоров.

- Вадим, расскажите, пожалуйста, о себе. Вячеслав Курицын писал о том, что вы собирали дождики в бутылочки и клеили на них этикетки? Это так?

Вадим Месяц: Да. Я продолжаю этим заниматься. Поверьте - занятие не хлопотное. Собираю не только дождики, но воду вообще: из разных рек, океанов, прочих водоемов; в Америке дело дошло до ураганов, есть несколько склянок с борщами, которые когда-то приготовили мои друзья. Ничего за этим особо глубокого не стоит - милые шалости, ребячество, но жизнь становится забавней... Я не пытаюсь остановить круговорот воды в природе, хотя некоторое очарование и гордость от того, что удалось сохранить воду, которая должна была испариться или уйти в землю, конечно, есть. Выясняется, что подобные занятия некоторым людям интереснее, чем мое творчество: надо бы составить список завершенных и задуманных проектов. Помню, что отпраздновал свое 25-летие переливанием воды из Белого моря в Черное (удалось побывать за лето и там и там). Купил в Южной Каролине пластмассовое сувенирное дерьмо - привез в подарок другу в Москву, через пару месяцев он привез мне его обратно. Игра продолжилась - в конце концов дерьмо перелетело раз пять через Атлантический океан, один раз - через Северный полюс. Теперь это не обыкновенное дерьмо, его внутреннее содержание изменилось: оно теперь вполне достойно выставки современного искусства, жаль, что мы его потеряли. Может, украли завистники. Эх... С другим приятелем (у него была большая пустая земля) организовали "Кладбище божьих коровок", чтобы дети всего мира могли хоронить своих жучков. Затея получилась не очень масштабной, но некоторая переписка с клиентами завязалась. О "Дощатом Иерусалиме" есть в "Вок-воке": несколько лет назад, когда совпали и православная, и католическая, и иудейская Пасхи, я сделал кумирни для птиц, кормушки-теремки с крестом, шестиконечной звездой и полумесяцем - хотелось выяснить где больше приход. "История оранжевой бересты" тоже есть в книжке. "История Гертуды Рубенстайн, Холокост в чужом дому" пока не дописана. Перед Новым годом у нас с женой Ласточкой родились двойняшки, Варя и Тема, - конечно, я и для них набрал воды - те четыре дня, пока жена была в госпитале, у нас шли проливные дожди.

- В чем для вас различие поэзии и прозы?

Вадим Месяц: Различие графическое: расположение строчек, пробелов, более бережное отношение к бумаге в случае поэзии. И энергетическое: энергия на единицу площади - второе определение. Поэзия и проза часто имеют одинаковую природу, мало друг от друга отличаются. "Вок-вок" - сборник интонационных, поэтических рассказов, я их по этому признаку и подбирал. Разделение творчества на поэтическое и прозаическое жизнь мою не раздвоило. Я соглашусь, что "Мертвые души" - поэма, а стихи Бродского - рифмованная проза. Все это явления высокого порядка, вне терминологии. Отличие художественной прозы от беллетристики - болезненный момент. Я совершенно не воспринимаю того, что написано "не в языке", большая часть современной литературы, увы, совершенно для меня не существует. Я не эстет, не чистоплюй, это - глубинное отторжение: не глотаю, не идёт. Я мечтаю почитать Акунина (не зря же его хвалят многие приличные люди), увлечься сюжетом Пелевина; понять за что любят "шестидесятников", но неприятие происходит на первой же фразе... "Как же так?" "Зачем все это?" Недоумение, неловкость за собеседника, ощущение бессмысленности жизни: честнее валять дурака, чем вчитываться и кривить душой. Разговорная инверсия фразы (это когда глагол в конце) смущает даже не поспешностью исполнения, а каким-то неприятным сюсюканьем, лубком, соцреализмом. Это моторные моменты, они в природе родного русского языка - именно поэтому я и настаиваю на работе над стилем. Завидую интернет-молодежи - разберутся они, переходный возраст - но меня действительно в первую очередь интересует как написано, а потом только что написано. У меня другая болезнь: хожу в американские супермаркеты только в случае крайней необходимости - не вижу там ничего съедобного, а люди довольны, прицениваются, обсуждают. Слава богу, что здесь еще остались этнические мясные и овощные магазинчики, пекарни, индейские рыбные лавки и т. п. Мы живем на Лонг-Айленде, у Атлантического океана. Если припрет - можно охотиться, ловить рыбу, собирать грибы, выращивать кукурузу.

- Где для вас лежит граница непроговариваемости реальности?

Вадим Месяц: Там же где для остальных. Есть же антропный принцип, пределы познаваемости, необъяснимые вещи типа дуализма света; тут хоть проговаривай, хоть не проговаривай - раскол науки налицо. Квантовую механику с теорией относительности когда-нибудь объединят, но литературе это вряд ли поможет, потому что сочинители не склонны познавать или проговаривать. "Выражать невыразимое" - лишь одна из культурных практик, это нас не объединило: многие (интернационально) пороли шизофреническую отсебятину: кто добрался до науки? Мандельштам сообщает, что самовыражение поэзии крайне вредно. "Разговор о Данте" опровергает его утверждение: "музыка - уже не шум". Чистая лирика совершенно не должна устраивать поэта (если он не просто бабник и баловень критики) - нужны основы, подоплеки, мифологемы, юмор, Господь. Проговаривание реальности - лишь одна из возможных задач. Создание новой реальности (серьезной сказки) может быть даже интересней. Пытаюсь написать эпос из разрозненных стихотворных кусков дохристианской Европы и Северной Америки: будет большая многоголосая книга, игра, "северный Маркес-Павич" в стихах... Если мы заговорили о познании, то поэзия - вполне для этого инструмент. Сложная образность того же Мандельштама - не узоры виртуоза, он как раз ищет наиболее точные слова к переживаемому, стремится понять и заставить понимать переживаемое. Такие вещи достигаются не только изощренной тропикой - иногда можно договориться до простоты, до молитвы. Мне приятнее художник, чье "восприятие проще, а нервы тоньше".

- Забавно, когда вы в предисловии писали о попытке описания камня, я вспомнил другой случай - я как-то задумался, возможно ли на 10 страниц (в прозе) описать куст сирени, не прибегая при этом к "культурным" образам - аллюзиям, цитатам и т.д. Только пользуясь словами "сенсорной" действительности. Я подумал о заклинаниях-заговорах. Вы стремитесь заговорить реальность?

Вадим Месяц: Может быть. В любом случае, я не пытаюсь никому заговорить зубы. Уверен, что куст сирени, как и доисторический булыжник, описать напрямую можно. Но зачем? В чем задача? Ведь можно нарисовать картину, сфотографировать. Впрочем, сирень - штука романтичная, всегда может пригодиться для какого-нибудь трогательного рассказа. В случае с камнями было "так, что я как бы" в них влюбился. Озарение, обретение неожиданной дружбы с миром неживой природы.
Восточная оконечность Лонг Айленда раздваиватся, за северной частью вилки есть еще островок - Шелтер Айленд, там я и повстречал булыжники моей мечты. У залива, на галечном берегу, лежат штук десять-пятнадцать кусков застывшей лавы. Ласточка моя - специалист по камням - тут же провела лекцию, объяснила что, откуда и как. Но у меня вознили личные отношения с этими камнями, хотелось их рассматривать, ощупывать, сделать все, чтобы запомнились. Я никогда булыжниками не интересовался - другая сексуальная ориентация - а тут вот тебе на. На острове этом есть дом и парк скульптур Эрнста Неизвестного: у него там стоят невероятные кресты и звери. Я признался ему, что полюбил камни. Эрнст согласился, щедрая душа. В моей последней книжке мотивы зачарованности есть в "Славянском пожаре", где два поддатых чувака пытаются запомнить до последней детали кирпичный дом, стоящий напротив. Или тот же рассказ "Вок-вок", о почти физиологической влюбленнности в новогоднюю елку. Такие комнатно-героические истории по духу людям умудренного поколения, молодежь относится к ним сдержанней, но тоже прочухает, для них все и пишется. "Лечение электричеством" - обалдевание перед русским языком в иноземных условиях, воровство у бормотальной реальности, в больше степени чем у природной: там описаны хорошие люди, да и шутить я научился по-другому. Если шутка оказалось непонятной, то я повторю ее однажды для людей непонятливых, - по другому. "Ветер с конфетной фабрики" - совсем иного сорта вещь, там больше всего заговаривания, закрывания глаз, детского в опоре на взрослое... Саша Соколов тогда был моим кумиром, он и сейчас любопытен в переключениях интонации. Жаль, что все где-то скрывается бог знает от кого. Его скоро вспомнят, порадуют славой - если ему это надо.

- Некоторые рассказы у вас о жестокости. Насколько для вас важна эта тема?

Вадим Месяц: Истории подростковых обид не есть тема жестокости. Я слышал мнение, что в литературе брутален, но это - ошибочное мнение. Грубые истории из сибирского прошлого нежны для меня, как сказки Андерсена. Приключений, мордобоев, "поцелуев на морозе" было слишком много, чтобы освещать их в прозе в полном объеме - однообразные глупости, над которыми лучше посмеяться в застольном трепе. Подобная "жестокость" - прикосновение к "русскому космосу" (к "русскому хаосу"). Общее место. Все мы оттуда. "Сибирь и Аляска два берега". Варвара и Артемий пока не собираются пойти ни в какую армию, - я их не отпущу. Дай бог им времени подрасти и подумать про камень и сирень.


Беседовал Владимир Иткин.