21 декабря в 18.00 в Государственном центре современного искусства в рамках программы "История и теория искусства" состоится презентация книги Михаила Лифшица "Что такое классика?". (М., Издательство "Искусство ХХI век", 2004, 512 с.: илл.). Презентация проводится совместно с издательством "Искусство ХХI век" и "Институтом Лифшица". Сведения о М.Лифшице можно найти в сети: http://mesotes.narod.ru, http://www.gutov.ru/lifshitz/texts.htm, http://justlife.narod.ru/lifshits/lifshits.htm Руководитель программы: Е.В.Барабанов. Координатор И.Бородина.

НАША СПРАВКА:


Михаил Лифшиц. Краткая биография.
Михаил Александрович Лифшиц (23 июля 1905 года, Мелитополь - 20 сентября 1983 года, Москва) - одно из самых загадочных и парадоксальных явлений советской эпохи.
Философ, эстетик, публицист он приобрел широкую и скандальную известность как обскурант и мракобес, как гонитель всего прогрессивного в искусстве, после того как опубликовал 8 октября 1966 года в Литературной газете свой памфлет против современного искусства "Почему я не модернист?". Резонанс этой публикации был колоссален, но он бледнеет рядом со славой, которую принесла Лифшицу вышедшая двумя годами позже книга "Кризис безобразия" (М., 1968), эта библия антимодернизма.
Известный диссидент и литературовед Лев Копелев в письме к автору книги назвал его протопопом Аввакумом нового эстетического старообрядчества. Сказано неплохо. Действительно, "Кризис безобразия" написан с энергией и литературной выразительностью достойной великого раскольника 17 века. Материалы дискуссий и круглых столов, посвященных анафеме "Кризиса" и ее автора, Лифшиц аккуратно складывал в папку с надписью "Хор невылупившихся птенцов", иногда давая названия и отдельным материалам. На распечатке одного из общественных осуждений он написал: "Мыши кота хоронили".
Юмор не покидал этого "главного теоретика Суслова", хотя время становилось все менее и менее смешным. Когда Солженицын назвал в одной из своих книг Лифшица ископаемым марксистом, тот в присущей ему манере ответил, что ископаемые бывают полезные, и уж лучше быть ископаемым марксистом, чем ископаемым защитником реставрации Бурбонов.
Сегодня в текстах доброго, старого советского времени заметны оттенки, которые были плохо различимы на плоском фоне позднесоветской пропаганды. Лифшиц умел ценить мыслителей, представляющихся слишком простыми тем, кто не способен слышать нюансы интонации. Вот что пишет он об одном из них: "Но пора уже понять, что Чернышевский писал умно, с тонкой, иногда почти неразличимой иронией, притворяясь ради исследования истины простаком, как Сократ, или эпатируя своих современников резкими суждениями, чтобы разбудить их от долгого сна". ("Искусство и современный мир", М., 1978, с. 7.)
Стоицизм, с которым автор "Кризиса" встречал, чтобы мягко выразиться, непонимание, был подготовлен всей его биографией. По сути, она представляет собой непрерывный и острейший конфликт независимой интеллектуальной позиции с модернистами-новаторами, с одной стороны, и ортодоксами, с другой. В своей иронической, а часто и сатирической манере, он расправлялся с теми и другими, выбирая для атак время, наименее подходящее с житейски-прагматической точки зрения. Конечно, споры 1970-х годов, должны были казаться Лифшицу детским лепетом, по сравнению с теми дискуссиями, в которые он был втянут уже с середины 1920-х годов, и в которых, как он однажды заметил, аргументация напоминала звук падающий мины, привет с того света.
Уже первый программный текст Лифшица 1927 года под названием "Диалектика в истории искусства" с его предельно заостренными формулировками ("Вопреки ходячим фразам нашего века абсолютная красота существует так же, как абсолютная истина"), носит сознательно шокирующий характер. Особенно учитывая время и тот факт, что его 22 летний автор учится в это время во ВХУТЕМАСе - ВХУТЕИНе, куда он поступил в 1923 году, как художник, овладевший тайнами авангардистской живописи. Переживший внутренний кризис модернизма и обратившийся к традициям реалистической классики в нужное время и в нужном месте, Лифшиц обвиняется в "правом уклоне в искусстве" и резко расходится со своими учителями. С 1929 года дальнейшая учеба становится для него невозможной. Но школа, пройденная у Павла Флоренского и Давида Штеренберга, не пропала даром. В советское время, Лифшиц оставался единственным автором, писавшим против современного искусства, с пониманием своего предмета.
В том же 1927 году Лифшиц, изучающий самостоятельно немецкий язык, делает открытие, что у Маркса была своя система эстетических взглядов, чего тогда не подозревал никто. Он начинает собирать материалы к антологии "Маркс и Энгельс об искусстве", выходящей в 1933, 1938, 1957, 1967, 1976, 1983 годах. В 1938 году он издает антологию "Ленин о культуре и искусстве". По сути, он в одиночку создает марксистско-ленинскую эстетику, впрочем, отличающуюся от того, что преподавалось под этим именем в СССР как земля от неба.
С 1929 года Лифшиц работает в Институте Маркса и Энгельса, с 1930 года в созданном там кабинете философии истории. Для того чтобы понять, как позиция Лифшица выглядела уже не со стороны новаторов, но со стороны ортодоксальной, приведем один замечательный документ, опубликованный в последнее время. Это письмо будущего академика П. Юдина новому директору института В. Адоратскому о кабинете философии истории и о работающих там Лукаче и Лифшице. (См. А. С. Стыкалин. "Дьердь Лукач - мыслитель и политик". М., 2001, с. 79.) "В задачу этого кабинета входила работа над историческим материализмом. Но об истмате они и не думали. Там всего есть несколько случайных книжек по истмату.… Ни одна из проблем марксизма не разрабатывалась, не говоря уже об изучении ленинизма. Ни в одном из перечисленных кабинетов нет ни единой книжки Ленина или о Ленине. В философском кабинете есть отдел по современной философии. Собраны все идеалисты-мракобесы (Шпенглер, Гуссерль, Шпет т т.д.), но к числу современных философов руководителями кабинета Ленин не причислялся".
Так начинались 1930-е годы. Главное десятилетие в жизни Михаила Лифшица. Эпоха, когда были сформулированы его основные идеи, к более детальной разработке которых, он обратился только уже в конце жизни. В 1935 году он публикует книгу "Вопросы искусства и философии", сборник его важнейших текстов по истории общественной мысли и, как он сам выражался, "вопросов искусства в широком смысле слова". В эти годы приходилось держаться "на почтительной дистанции от вопросов столь серьезных, как первичность материи и вторичность духа". "Более свободным казалось минное поле искусства и литературы, чем мы и занимались с дерзостью, по тем временам неслыханной, вызывая удивление обычных литературных дельцов и других прохиндеев", как написал Лифшиц в одном из своих последних текстов. ("Диалог с Эвальдом Ильенковым". М., 2003, с. 20.) Закачивались 1930-е не менее драматично, чем начинались. К 1937 году литературная активность Лифшица почти останавливается. В 1941 году он уходит на фронт.
Эпоха борьбы с космополитизмом, не миновавшей и Лифшица, в некоторых его текстах (а он не любил писать мемуары) находит глухой отзвук. "После войны многое изменилось, и время было нелегкое. По возвращении с военной службы я чувствовал себя вполне забытым, где-то на дне, а надо мной была океанская толща довольно мутной воды. Это, разумеется, вовсе не жалоба - никто не знает заранее, что человеку хорошо или плохо. При всех своих понятных читателю жизненных неудобствах столь незавидное положение было для меня отчасти благоприятно, если не сказать большего". ("Диалог с Эвальдом Ильенковым". М., 2003, с. 14.)
Начало того, что принято называть оттепелью, было отмечено публикацией в "Новом мире" статьи Лифшица "Дневник Мариэтты Шагинян" (1954. №2), памфлета, в котором он дал портрет сталинской интеллигенции с ее пустозвонством, с поразительным сочетанием эпического восторга с безразличием и равнодушием к делу. Портрет был блестящий, хотя сам предмет и не был слишком красив. Лифшиц однажды привел слова Гете о Лессинге, сказавшего, что писатели эпохи Лессинга живут как насекомые в янтаре.
Лессинг молчал о философии, как пишет Лифшиц: "не брался за такие темы и был прав, хотя отсюда вовсе не следует, что он был счастлив. Напротив, как сказал тот же Гете, Лессинг был очень несчастлив, вследствие ничтожности предметов, которыми ему пришлось заниматься, и потому что эти занятия были связаны с постоянной полемикой". ("Искусство и современный мир", М., 1978, с. 8.) Резонанс от публикации в "Новом мире" был не меньший, чем спустя 14 лет от "Кризиса безобразия". В официальных отзывах Лифшица обвиняли в "нездоровом, мещанском нигилизме", в том, что "на тридцать седьмом году нашего пути" он ставит под сомнение социалистические идеалы, в снобизме и проповеди антипатриотических концепций. Лифшица исключают из партии. После всех этих приключений, хор невылупившихся птенцов, уже не мог слишком испугать.
При жизни Михаила Александровича его книг было опубликовано очень немного. Трехтомник вышел уже после смерти в 1984-1987 годах. Книга "В мире эстетики" в 1985 году. И если что-то происходило в жизни автора невпопад, то эти посмертные публикации стали апогеем несвоевременности. На дворе уже шумели другие времена. Публику темы русской революционной демократии, марксизма, наследия Ленина и наследия 1930-х годов, коли и волновали, то только в самом негативном смысле. Выдумать более непопулярные темы, чем оглавление этих книг, было невозможно. Говоря о своих идеях, Лифшиц спрашивал "Имело ли это какое-нибудь практическое значение? Если говорить о реальном ходе жизни - почти никакого". ("В мире эстетики". М., 1985, с. 310.) Если так было в 1930-е, чего уж говорить о конце 1980-х.
Но уже 1990-е приносят некоторые изменения. Бескомпромиссность и радикализм позиции Лифшица в неприятии общества классовой эксплуатации и тотального отчуждения, вместе с искусством, являющемся его производной, начинают вызывать все больший интерес. Приход капитализма (известного ранее лишь из литературных источников) в его наиболее оголтелых формах заставляет перечитать тексты Лифшица новыми глазами. В 1991 году появляется публикация его текста в журнале о современном искусстве - "Конец ХХ века". (Издание началось и закончилось, как и многие инициативы тех лет, единственным номером). В 1993 году, первый номер ультраавангардного тогда "Художественного Журнала" (здравствующего и поныне) публикует текст Лифшица "Улыбка Джоконды". В газете Коммерсантъ - daily от 29 сентября 1993 года появляется заметка "Михаил Лифшиц дождался своего читателя" (Памяти марксистской эстетики), принадлежащий автору этих строк. Ниже он приводится полностью.
"Вчера в Академии художеств состоялось заседание, посвященное десятилетию со дня смерти действительного члена Академии художеств СССР, крупнейшего теоретика и едва ли не создателя марксистско-ленинской эстетики Михаила Лифшица. До недавнего времени это имя прочно ассоциировалось с гонениями на малейшие отступления от реализма и было синонимом консерватизма и мракобесия. Заседание, посвященное памяти последнего марксиста России, осталось незамеченным даже в стенах самой Академии. Присутствующих можно было пересчитать по пальцам. Как ни странно, среди них оказались и представители наиболее радикальных течений в современном искусстве, для которых Лифшиц неожиданно стал актуален. Своим опытом прочтения Лифшица по просьбе "Ъ" делится московский художник Дмитрий Гутов.
"Нужно непоколебимо верить в себя, чтобы решиться на презрение к тому, чем ты кажешься", - написал Лифшиц о Вольтере, но это в полной мере относится и к нему самому. Для всех он был символом конформизма. Сегодня же поражает своим предельным нонконформизмом. Само существо его идей откровенно вызывающе для ХХ века. Лифшиц, вопреки общепризнанным фактам утверждал, что в истории есть смысл, что общественный идеал - не утопия, что объективная истина существует, а красота имеет объективные критерии. Релятивизм он еще в юности объявил диалектикой дураков. Авангардизм он отвергает в 20-е годы, обучаясь в рассаднике авангардизма - ВХУТЕМАСЕ, в 30-е поддерживает Андрея Платонова, читает лекции по древнерусскому искусству и спасает от уничтожения иконы. В начале 60-х советует Твардовскому опубликовать повесть "Один день Ивана Денисовича", еще никому не известного учителя математики из Рязани. Против модернизма он начинает выступать только тогда, когда всякая статья на эту тему была уже абсолютно неприличной.
Ни один любознательный молодой человек не прошел в ту эпоху мимо его книг, служивших редким и ценным источником информации о современном искусстве, но факты извлекались из его сочинений при полном игнорировании авторского комментария. Впрочем, Лифшиц хорошо знал, что не будет услышан. В советской действительности, где не существовало критериев для интеллектуальных позиций, где левые всегда назывались правыми и наоборот, Лифшица всегда понимали неправильно. Независимость мыслителя воспринималась зависимостью от власть имущих, безупречность нравственной позиции - цинизмом, интеллектуальная яркость - глупостью. Даже стилистическое совершенство и демократическая ясность его текстов оборачивались аристократической недоступностью.
В 60-е годы он называет свой эстетический трактат в защиту марксизма (изданный недавно тиражом 300 экз.) "На деревню дедушке". Он бросает вызов времени и тогда, когда дает своему самому знаменитому антимодернистскому сборнику демонстративное название "Кризис безобразия". И оно, при всей его эмоциональности, есть академически строгий научный термин, обозначающий явление, противоположное "расцвету прекрасного", то есть классике. С подобным определением современного искусства можно только согласиться.
Название другого знаменитого текста - "Почему я не модернист?" - отсылает к памфлетам Бертрана Рассела "Почему я не христианин" и "Почему я не коммунист". "Феноменология консервной банки" одновременно напоминает о влиятельном философском течении и о "Феноменологии духа" Гегеля, где на месте духа оказывается банка супа Campbell с ее густым американизмом - прославленный шедевр Энди Уорхола. Надо хорошо представлять себе механизмы современной культуры, чтобы оценить, насколько прав Лифшиц, описывая их как род биржевой игры, как особую отрасль промышленности, необходимую в сложном укладе современной жизни. Он справедливо обвиняет модернизм в недостаточности и мнимости его нонконформизма. В том, что, становясь в агрессивную позу против тотальной лжи действительности, он сам становится частью этой лжи, а его поза - хорошо оплачиваемым товаром.
Лифшиц, окруженный новейшими произведениями европейской философской мысли, получавший (вероятно, единственный в стране) свежую периодику по авангардному искусству, всегда жил в кругу проблем, только сегодня становящихся нашим достоянием. Прекратив свое коматозное состояние, марксизм получает шанс отделиться от доставшей всех грубой пародии на самое себя. Настает время всерьез взяться за изучение эстетики по Лифшицу. Интерес к его трудам свидетельствует о том, что мы приближаемся к обществу процветания, в котором (как это происходит на Западе) марксизм остается популярным. Отныне мы имеем шанс реально познакомиться с предметом марксистской критики".
Сегодня ситуация уже качественно иная. "Шанс реально познакомиться с предметом марксистской критики" превратился за 10 лет в неизбежность, не миновавшую никого. К тому же за эти годы выросло новое поколение, не имеющее никакого физического представления о советском прошлом, не пережившее идеологического насилия, поколение без предубеждений и без иллюзий. Оно имеет свой шанс, прочитать тексты Лифшица без отягчающих обстоятельств (может быть, впервые с момента их написания), чтобы усвоить одну из его идей: бывают обстоятельства, когда выхода нет. Он должен быть создан.
Дмитрий Гутов. 2003
За несколько недель до своей кончины, летом 1983 года, Михаил Александрович Лифшиц делал наброски к статье о нэпе, Ленине и "реальной политике". К кому он обращался, на что надеялся - этот, как его называли, "последний", или, еще хлеще, по Солженицыну, "ископаемый", марксист?
Пробужденный к сознательной жизни Октябрьской революцией, Лифшиц не был, по его собственным словам, "хорошим мальчиком, как Сид в известной повести Марка Твена, и не тянулся к сахарнице тети Полли". Духовный лидер литературно-философского "течения" ЗО-х (наиболее известный на Западе представитель этого "течения" -Д.Лукач), осужденного постановлением ЦК ВКП(б) 1940 года, он на долгие годы был выброшен из литературной жизни. Да и в "оттепель" Мих.Лифшицу пришлось несладко. В 1954 году чиновники, при молчании общественности, расправились с ним за публикацию в "Новом мире" "Дневника Мариэтты Шагинян" - статьи, в которой дан лучший, на мой взгляд, анализ мифотворческой интеллигенции с ее неумеренным, показным энтузиазмом и внутренним равнодушием к делу, с ее стремлением к "унижению прошлого ради настоящего и будущего". Затем был короткий период популярности его памфлетов в том же "Новом мире" А.Твардовского. Но в конце 60- х после статьи "Почему я не модернист?" имя Лифшица стало одиозным. Либералы уподобили его автору романа "Тля", известному своим черносотенным настроением. "Можете себе представить, что я не обращаю внимания на всю эту возню, - замечал Лифшиц в частном письме. - Ни к той, ни к другой стороне присоединяться не хочу... Избежать таких сложных положений не может никто, стоящий за веру своей молодости, за ленинизм, и не от нас это зависит. Думаю, однако, что брешь в этом сговоре двух сил, двух церквей, я пробил и вижу уже небольшие плоды у части молодых умов..." Молодые умы - это, прежде всего, известный советский философ Э.Ильенков, заново открывший для себя некоторые важнейшие идеи "течения" ЗО-х годов.
О Мих.Лифшице властвующие либералы предпочли просто забыть. А если не молчали, то опускались, скажем так, до заведомой неправды. Как А.Гулыга в журнале "Литературная учеба". Как Г.Померанц в "Знамени". Как А.Солженицын в своем "Теленке" - в ответ на внутренние рецензии Мих.Лифшица, написанные по просьбе А.Твардовского и немало способствовавшие публикации рассказа "Один день Ивана Денисовича". Но теперь, слава богу, рецензии Лифшица опубликованы, и читатель может судить сам. Но где этот читатель - его нет. И идеи никакой нет. Даже Толстого и Достоевского нет для современной элиты (которую Лифшиц, однако, считал не элитой, а духовной наследницей старого хамства 30-х годов). По части обскурантизма мы догнати и перегнали все контрре-волюции истории, но вот что касается идей... А.Солженицын не в счет: он выдающийся писатель причудливой волею соцреализма, а когда заговорил собственным языком, то стал, по словам Лифшица, ничтожен. Даже либеральные литературные критики с недоумением взирают на невыносимо скучное "Красное колесо" и вопрошают: когда же, черт возьми, оно перестанет крутиться?
Чем дальше развивалось "советское" государство, тем более одиноким становился Мих.Лифшиц, может быть, единственный, кто смог понять не букву, а дух философии и практики Ленина. Если сталинский бюрократ видел в нем "классово чуждого" интеллектуала, то партийный либерал-западник позднебрежневской эпохи уже откровенно ненавидел Лифшица именно за то, в чем он истинно был повинен - за ленинизм. Стоит ли удивляться, что ныне, когда исполняется 90 лет со дня рождения мыслителя, встречу с которым Д.Лукач назвал одной из главных неожиданных удач своей жизни, "элитарная" интеллигенция и слышать ничего не желает о Лифшице. Работы из богатейшего в теоретическом отношении архива философа публиковались в последние годы на средства его вдовы, а после ее кончины - детей.
Между тем проблемы, волновавшие Лифшица, его поиски ответов на них именно в наши дни, когда стали реальными все "обратные общие места" старого в новой форме, могут немало сказать непредвзятому уму. "Реализм в политике - это понятие, имеющее два противоположных значения, - констатирует философ в своих заметках 1983 года, - Буржуазная печать понимает под именем "реальной политики" стремление достигнуть политической мощи внутри страны и за рубежом без всякого отношения к обществен-
ному содержанию дела и без стеснений с точки зрения морали и совести. Термин "реальная политика", Realpolitik, вошел в употребление после книги фон Рохау (1853 г.) и с тех пор служит обычным штампом для обозначения определенной тенденции в среде имущих классов, а именно - их отречения от идеала общественной справедливости, который прежде ценило по крайней мере на словах.
Это враждебное революции, доступное обывательскому рассудку, с его хитростью дикаря и способностью приспосабливаться, житейское понимание реализма (...) в духе Бисмарка, французского министра-социалиста Мильерана и прочих актеров этого жанра, иногда довольно значительных. Им приписывается много уроков практического, делового, лишенного всяких иллюзий подхода к сложным узлам национальной и мировой политики. Иногда этого бывает достаточно, иногда трезвость силы, готовой к умному компромиссу, есть то, что нужно в данный момент историческому движению. Но классам и партиям, руководящимся расчетами буржуазной "реальной политики", часто не хватает именно реализма. Среди их правящей элиты много утопистов реакции. Их обманывают абстрактные расчеты, формально правильные, но по существу иллюзорные, ведущие к обратному результату, катастрофе.
Один английский дипломат времен подъема немецкого милитаризма 1914 года, лорд Даберкон, остроумно сказал: "Немцы погибнут от чрезмерного доверия к специалистам". Как-то поздней осенью 1941 года, в степи на севере Украины я подобрал немецкую газету - вокруг виднелись следы недавнего пребывания немецкой части: пустые бутылки, пакеты от мармелада. Газета оказалась эссенской National Zeitung (орган Геринга). Всю первую полосу ее занимала передовая статья под громким названием "Почему Наполеон должен был потерпеть поражение в России?". Аргумент передовицы состоял в том, что для прокормления французской армии необходимо было иметь каждый день столько-то тележек с продовольствием, между тем при растянутых коммуникациях такой обоз сам не мог прокормить себя, вот почему затея Наполеона лопнула. Мы же, продолжал автор передовой статьи, опираясь на нашу автодорожную организацию, организацию Тогда, можем не бояться судьбы французского завоевателя. Глупейший образец мнимого реализма, основанного на формальных расчетах, которыми обманывались и обманывали своих солдат гитлеровские политики! Осенью 1941 года самое время было вспомнить Наполеона - вдали на разбитом украинском шляхе горела немецкая машина".
Копирование "социалистическим" государством буржуазной "реальной политики" привело этот странный социализм в конце концов к краху. А что перестройка? Она началась с обращения к чувствам народной справедливости и человеческого достоинства. Партийно-элитарный либерализм предстал в демократическом образе. Обличители брежневского застоя воскрешали "подлинного" Ленина, творца нэпа. Газеты и журналы звали к свержению бюрократии и народовластию. Благородное негодование якобы революционного и якобы демократа (вспомним, например, статьи и проповеди Г.Попова) входило необходимой составной частью в "реальную политику" нового типа. И потому, может быть, самое важное, что должна была сделать демократия в самом начале перестройки - раскрыть действительное содержание этой политики.
Либералам-перестроечникам удалось уверить уставший народ в том, что их расчеты верны. Основная идея радикальных экономических программ - от Явлинского до Гайдара - производила впечатление разумной: открываются ворота во внешний мир, и в конкуренции молодого отечественного капитала с западным формируется новая, жизнеспособная промышленость. Но кто открывает эту дверь, под чьим контролем осуществляются реформы? Как бы само собой подразумевалось, что это будут силы демократические. Правда, скоро выяснилось, что наша властвующая демократия - это перестраивающаяся на новый либеральный лад номенклатура в союзе с "теневым капиталом". Ну так что же, доказывали не худшие интеллигенты, такие, например, как Д.Фурман, пусть уж лучше будут партократы новой формации, западники, если нет ничего иного, если демократия не созрела.
Начиная с 60-х годов, Мих.Лифшиц пытался убедить так называемую демократическую общественность в том, что доверять либералам из ЦК КПСС нельзя, ибо их новая идеология - как модернизм в искусстве - изнанка старого, к тому же еще более опасная по причине своей привлекательности для слабых умов. В одном из неопубликованных памфлетов Лифшица "Разговор с чертом" главным персонажем является некий Гвоздилин, в прошлом рьяный сталинист, который теперь "расширяет марксизм до Бердяева включительно, клянется Пикассо и, самое главное, преследует узкие души, неспособные вместить всю широту современности". Ныне Бердяев усилиями Гвоздилина окончательно и, кажется, бесповоротно вытеснил марксизм -к удовольствию большой части интеллигенции, запамятовшей, однако, кто такой Гвоздилин. А ведь он - снова под боком, снова заправляет всеми делами и готовит общество к новым превращениям. Памфлет закачивается словами: "Приходит черт в образе черносотенца".
А приходит он тогда, когда у общества уже нет против него противоядия. Где вчерашний либерал ищет спасения? Один (как В.Лукин) призывает на помощь тень генерала Корнилова, другой (как Ф.Бурлацкий) умоляет Ельцина стать настоящим русским патриотом-державником. Рекламируемые "антифашистские фронты" удивительно напоминают описанные Б.Можаевым колхозные собрания "в защиту Манолиса Глезоса".
Возможна ли альтернатива щедринскому "чумазому", приобретшему сегодня почти светский лоск и образование, но оставшемуся прежним по сути?
"Старое и новое (капитализм и социализм), смешение того и другого, конкретное слияние в разных формах" - эту сторону дела выделяет Лифшиц в подготовительных набросках к ненаписанной статье 1983 года. "Смешение того и другого", конвергенция социализма и капитализма, -тема А.Сахарова. Конвергенцией был и ленинский нэп. Однако конкретное слияние противоположностей возможно в принципильно разных формах и потому оборачивается либо симфонией, либо какофонией. "Нам необходим блок или союз пролетарского государства с государственным капитализмом против мелкобуржуазной стихии", - цитирует Лифшиц Ленина и задается вопросом: - "Исчерпаны ли уже эти задачи, если смотреть не на внешность, а на существо? Исчерпаны ли уже эти возможности, если взять международные масштабы, отношение к иностранному капиталу?". Как известно, Ленину не удался намечавшийся им союз с западным капиталом против отечественного мародера ("чумазого" партийного функционера и лавочника), в том числе и потому, что Запад в целом не принял сделанных ему предложений. Запад в результате несет свою часть ответственности за сталинскую форму индустриализации, за победу охотнорядца в обличий несгибаемого марксиста, что, в свою очередь, дало шанс фашизму в Европе. Может ли этот урок его чему-нибудь научить? Пока признаков понимания не видно, но вообще отрицать возможности сознательного, а не узкопрагматического отношения к делу нельзя и у представителей крупного капитала - пример тому Кейнс и Рузвельт.
Во всяком случае, свою часть дороги мы должны пройти самостоятельно. Сила гвоздилиных - в объективности контрреволюции, которую Россия должна пережить. Традиционные буржуазные контрреволюции были во многих отношениях прогрессивны. "Точнее, - пишет Лифшиц, - было бы назвать их узурпациями, потому что они присваивали себе то, что делали революции". Классические котрреволюции развивали в иной форме то ценное, что не успела или не смогла сделать революция. Но наша сегодняшняя контрреволюция не способна быть узурпацией Октября, она только его абстрактное отрицание и потому реанимирует самое худшее, что было в советской послеоктябрьской истории: власть хама. Напротив, именно Запад до известной степени усвоил положительное содержание российской революции, благодаря чему капитализму удалось в последние десятилетия справиться с самыми свирепыми кризисами. Отечественные же узурпаторы пока превратили национальное достояние страны в большие частные деньги. Но способны ли они сделать эти деньги современным высокопроизводительным капиталом?
"России нужен хлыст," - писал в 1934 году Н.Устрялов, убеждая в необходимости соединения сталинизма с фашизмом для успеха индустриализации России. Неужели и сегодняшний опыт реформ не родит ничего, кроме этого угрюмбурчеевского откровения?
"Буржуазная "реальная политика" есть заговор против народов, и, как всякий заговор, она носит абстрактный, деланный характер, - писал Лифшиц. - Но в отличие от политики, идеализирующей жизнь, абстрактная воля отрекается здесь от выбора лучшего пути, принимая мир как он есть и выбирая только внешние средства для достижения узкой классовой цели. Если такая "реальная политика" обращается к сердцам людей, то лишь для того, чтобы воспользоваться разочарованием масс, отливом революционной волны вследствие неустранимых общественных условий или отсутствия способного к действию субъективного фактора. Поэтому буржуазная "реальная политика" всегда имеет фатальный оттенок. Она выигрывает, если ей удается доказать, что выбора нет и примирение с фактической ситуацией является роковой необходимостью. Примером подобного реализма является истолкование гегелевской идеи мощного государства, Machtstaat, присяжным хвалителем империи Гогенцоллернов - Тройчке.
Напротив, реализм в ленинском смысле извлекает из сложного клубка обстоятельств истинное содержание дела - его неотразимую растущую внутреннюю тенденцию, которая иногда выступает с обратным знаком, но дает себя знать даже в поражениях. Назревшая реальная потребность ищет и обязательно находит себе выход, не обязательно в фатальных формах, за счет интересов большинства, ибо лучшая, оптимальная версия развивающихся событий существует, выбор в известных пределах не исключен, хотя, разумеется, и не обеспечен самим ходом вещей. С удивительной последовательностью Ленин рассматривал каждый выбор политического решения как урок в общей школе революционного воспитания масс, урок, подлежащий самому конкретному анализу и полному усвоению его сознанием народных масс, а если так сложится ход истории, то и повторению".
Народ не готов к демократии? Предположим, что это так. Но следует ли из вашего утвержения, что еще не созревших для развитой демократии людей нужно заталкивать в черносотенство? К тому же "низы" на самом деле гораздо демократичнее современных политологов. По недавнему опросу общественного мнения большинство народа высказалось за свободу слова, но против той "критики" Маркса и Ленина, что развернулась в "большой" печати. Значит, народ понимает разницу между интеллектуальной свободой и очередной идеологической кампанией, разницу, которую всеми силами стремятся затушевать современные идеологи.
Либерал делает вид, будто бы ему неведомо, что опорой всех бонапартистских режимов "сильной руки" был контрреволюционный люмпен. Лифшиц не звал Русь к топору (как, впрочем, и Чернышевский). Он не шельмовал, а критиковал революцию, чтобы избежать последствий либеральных псевдореформ - черносотенной катастрофы. Размышляя о природе сатанизма и видя в нем серьезнейшую проблему цивилизации, Лифшиц пояснял: "Это дрянная форма подъема снизу как в обществе, так и в душе отдельного человека". Бесовство в революциях -реакция загнанного в угол народа. Вся копеечная мудрость "независимых экспертов", этих "объясняющих господ", состоит как раз в том, что по сути выбора нет и надо примириться с фатальной необходимостью власти воров, которая, мол, лучше власти убийц. А теперь, когда ясно, что власть воров неизбежно перерастает во власть убийц, что мы слышим из их уст?
Крикливо-рекламная, якобы критическая и даже суперкритическая, "не жалеющая и отца" журналистика -это тоже способ оглушения сознания. Для превращения толпы в народ требуется совершенно другое, а именно, чтобы "уроки, преподнесенные самой жизнью, ее нелегкой рукой, не пропали даром, были поняты и переварены самой широкой массой трудящихся". Из каждого слова, произнесенного Лениным, "особенно в послеоктябрьский период, -пишет Лифшиц - светится глубокая вера в то, что это возможно, что ум миллионов незримой нитью связан с внутренним содержанием событий и должен по-своему сомкнуться с ним, чтобы победить".
Победить? Нет, этого допустить нельзя нигде и никогда. Проиграла одна "церковь" - пусть лучше власть перейдет к другой. Так достигается почти стопроцентый результат, при непременном условии, чтобы смысл Карабаха, августа 91-го и октября 93-го, Чечни, шахтерского (обманутого) движения, как и других многочисленных провокаций против народа остался непонятым, утопленным в сенсациях "тайн Мадридского двора". Конечно, "усвоение диалектической конкретности общего хода жизни" - дело крайне сложное, это наука, и она давно уже утрачена. Но почему не сделаны азбучные для демократии шаги? Почему демократическая(?!) власть в лице того же Гайдара помогала Гвоздилину дурачить публику - этому мародеру, вещающему о проснувшемся милосердии в его израненной большевизмом душе? Почему при современной свободе слова шахтеры не получили часа на телевидении, которого они требовали еще при Горбачеве? Все возможно -кроме одного: обретения собственного голоса самими массами. "Реалистическая" тактика!
Она основана "на точных, но очень плохих расчетах. Чего-то, - замечал Лифшиц в своих записях 1983 года, -они не учитывают. Это недоступное ограниченному рассудку буржуазной "реальной политики", политике силы, неуловимое нечто есть само содержание дела..., часто превращающее силу в слабость и обратно. Греки называли этот удивительный закон "энантиодромией", превращением противоположностей. Наш век полон такими превращениями..."
В наш век самые популярные и независимые умы Запада предвещают тотальное и окончательное поражение Разума - так определяет современную ситуацию Ю.Хабермас. Надежда на Освобождение, пробужденная Французской революцией, пала вместе с поражением Октябрьской, заключает свой диагноз времени немецкий мыслитель.
Делая наброски к плану своей главной, так и не рожденной философской книги, Лифшиц писал: "Моя задача доказать, что но только вульгарный марксизм, но и похваляющаяся своим "метафизическим духом" философия и теологическое мышление современной буржуазной интеллигенции впадает в грех релятивизма и утилитаризма, что даже религиозное мышление неспособно открыть человеку его безусловный интерес, его идеальное содержание, его бескорыстный порыв к бесконечности". Идельное реально не в трансцендентном, а в нашем земном мире - такова одна из главных идей теории отражения Ленина, идей умного материализма, по убеждению Мих.Лифшица. Но он же писал, что вес идеальное, повинуясь неумолимой судьбе, превращается в свою противоположность. Рукописи не горят, утверждаете вы? В известном смысле булгаковский афоризм верен, и все же неоправданно оптимистична эта надежда. Не только рукописи, цивилизации бесследно исчезали в песках истории, да и человечество неизбежно когда-нибудь сгорит. Что же из этого следует: слепая вера в Бога, неведомую и непонятную нам силу?
"Страх смерти у всего живого, - читаем в тех же набросках. - Страх перед чем? Великое и, если угодно, космическое в этом страхе. Он -естественный, бесстрашие - это болезнь, патология. Ибо жизнь это не только величайшая драгоценность, но и особая форма организации материи, которая не может не "бояться" распада, не протестовать против него, не отвергать истинное царство ужаса - мир мертвый, механический.
Л почему же так достойно уважения мужество ? Мужество есть что-то более широкое, чем жизнь в живом. Более широкое, чем жизнь в ее ограниченном in giro моменте. Это начало объективной жизни, разлитой во всем. Конечно, жизни in giro она доступна лишь в щелочку, дифференциально. Но мужество как и другие добродетели - это нечто, аналогичное объективному отражению внешнего мира в отличие от суггестивного выражения. Выход за пределы субъекта (хотя это тоже может быть патологией), Аристотелева "середина" как основа добродетели... Оптимизм - то мужество, которое опирается на естественный порыв жизни".
В совершенно безнадежных обстоятельствах, как в эпоху распада Римской империи, как в бессмысленной мировой бойне начала нашего века, народы находили более широкую опору, чем благоденствие отдельного индивида или общественного организма. И эта интернациональная опора питала мужество сопротивления. Так на иссушенной, выжженной почве рождался "естественный порыв жизни" первоначального христианства, энтузиазм французской и российской революций. И если человечеству не суждено погибнуть в ближайшее время, то ему не остается ничего иного, как созидание нового мирового принципа.
Таков был символ веры Мих.Лифшица: знание, основанное на более всеобщей и реальной силе, чем гипотетический Бог - идеальном начале бытия, дремлющем в позднекапиталистическом мире "механического окостенения" (М.Вебер) до поры до времени....
(фрагменты из неопубликованных рукописей приведены с разрешения наследников М.А. Лифшица)

Виктор Арсланов
Альтернативы, 1995, № 4