Современная литература — рецепт,

который выписывается пациентами.    

Карл Краус

В «нулевые» явно обозначилась эрозия ценностей современной
культуры индивидуальной свободы, творческого самовыражения. Каждый новый период
истории литературы ознаменован яростным спором с предыдущими, очередным
разрушением всего корпуса здания до самого основания, фундамента. И касается
это, к сожалению, не только литературы. Историки, экономисты, социологи говорят
о том, что «Россия страдает не от избыточной традиционности, а от сильного
разрушения традиционной институциональной матрицы».1 Традиция как важная и
необходимая межпоколенческая передача культурных норм, ценностей и накопленного
опыта возможна лишь при сохранении неких базовых условий трансляции культуры.
Очевидно, что в нулевые эти условия трансляции не сработали. Литература
сохранила миссию производителя и носителя художественной информации, призванной
постоянно преображать философскую картину мира. Следовательно, устарели и
формализованные общественные подходы к литературному процессу, в частности
разделение литературы на «молодую» и «старую», «деревенскую» и «городскую»,
«мужскую» и «женскую».2

В поисках определений

В сегодняшних спорах о литературе часто звучит цитата из
«Пушкинского дома» Андрея Битова: «Жизнь без изображения не наблюдаема».
Действительно, особый интерес представляют попытки участников литературного
процесса дать определение времени, в котором они существуют. По словам критика
В. Топорова, «идейно-стилистической доминантой десятилетия стал девиз “Проще…
ещё проще… просто как только возможно… ещё проще!”».3

Заслуживает внимания проведённый OPENSPACE.RU опрос
представителей разных искусств и наук, которых попросили назвать одно слово,
которое, по их мнению, полней всего характеризует нулевые годы. Слова, конечно,
оказались разными, а настроение всё же общее. Так, социолог, главный редактор
журнала «Искусство кино» Даниил Дондурей называет слово «имитация», с которым
связано многое: имитация интереса власти и общества к культуре, имитация
понимания значимости культуры и вовлечённости в культурный процесс, имитация
качественных произведений, соответствующих потенциалу нашей культуры. У режиссёра
Николая Хомерики возникает ассоциация со словом «тренировка»: «Мир готовится к
чему-то новому, нащупывает пути. Если всё движется по спирали, то сейчас мы
выходим на новый виток». Андрей Плахов, кинокритик, президент FIPRESCI,
полагает, что «меняется система коммуникаций, и поэтому словосочетание “превед
медвед” характеризует десятилетие больше, чем политические, экономические и
сугубо культурные вещи, так как целиком принадлежит народу и коллективному
бессознательному». Наиболее точным словом охарактеризовал наш перенасыщенный,
густонаселённый литературный процесс режиссёр Александр Зельдович — «пробка»:
«Человек, застрявший в пробке, испытывает раздражение, он ощущает себя
беспомощным и бесправным, потому что он ничего не может сделать, он обескуражен
и зол. Если движение и начнётся, то не по его воле. Человек испытывает
растерянность, потому что движение по маршруту его жизни в данный момент
перестает от него зависеть».

Есть и другие попытки определить, оценить, назвать
сегодняшнее литературное пространство. Так, интересный и дискуссионный взгляд
на современную культуру и литературу представлен в книге современного
композитора Владимира Мартынова «Пёстрые прутья Иакова. Частный взгляд на
картину всеобщего праздника жизни». «Литература перестаёт быть живым
смыслообразующим пространством, порождающим литературные тексты, и превращается
в некую культурную рутину, производящую лишь симулякры литературных текстов»4,
— считает Мартынов, доказывая, что литература не описывает формы жизни, а
вырастает из них. Он сравнивает современных писателей с иконописцами ХVIII–ХIХ
веков, когда иконопись утратила то центральное место, которое она занимала
прежде, а мастера не желали этого замечать. Наше время Мартынов определяет как
«зрелищецентризм» или «шоуцентризм». Это время тиражированности, повтора,
бренда, невозможности создавать неповторимое.

Лев Данилкин, доказывая, что нулевые получились совсем не
такими, какими их представляли, выбрал для описания этого явления слово «клудж»
(англ. kludge), означающее на программистском жаргоне программу, которая
теоретически не должна работать, но почему-то работает. «Хотим мы этого или не
хотим, нам придётся признать, что единственная адекватная материалу форма
представления литературы нулевых не мозаика в одном-двух вариантах, а список,
между пунктами которого может не быть ничего общего, кроме факта появления в
определённый промежуток времени», — считает критик.5 «Сегодня на месте прежнего
литературного града мы видим несколько печных труб. Трубы ещё дымят, возле них
кто-то греется, кто-то подносит сырые дровишки. Никакой системы нет, — случай и
хаос», — продолжает

И. Фролов мысль Данилкина.6

Ещё один интересный термин применительно к иллюстрации
новейших тенденций вводит критик Ольга Богуславская: «Celebrity — одна из
главных опор современной массовой культуры, её стержень, в некотором смысле
топливо для её коммерческого двигателя. “Общественное внимание”, “всенародная
слава”, “всеобщая  популярность”
неразрывно связаны со статусом “celebrity”. В этих обстоятельствах старое и
романтическое понятие “властитель дум” применительно к деятелям искусства и
даже науки всё чаще поглощается понятием celebrity. Вполне можно было бы
провести среди celebrities и литературный конкурс. Тогда тираж романа,
написанного Татьяной Навкой или Иваном Ургантом, побил бы тиражи всех
участников современного литературного процесса, вместе взятых. Сила притяжения
той территории, на которую распространяется celebrities culture, очень велика.
В последнее время на этой территории стали всё чаще  появляться фигуры, переметнувшиеся из области
культуры элитарной».7

Для внутрилитературной ситуации показательным стало
появление журнала «Сноб», о чём подробно писала

Н. Иванова в статье «Дорогое удовольствие». В статье
анализируется вызвавший резонанс «Пляжный номер», в котором было опубликовано
девятнадцать сочинений для летнего чтения. Новая проза Т. Толстой и Л.
Петрушевской,

Л. Юзефовича и З. Прилепина, А. Геласимова и Э. Лимонова
была прекрасно иллюстрирована и снабжена эксклюзивными фотографиями, что ясно демонстрировало:
«Сноб» — это новая упаковка для толстожурнальных авторов, смоделированная с
учётом потребностей новой целевой аудитории. «Серьёзный автор настоящего
толстого журнала становится автором “Сноба” на переходе в модные писатели», —
считает Н. Иванова. — Если прибегнуть к такому традиционному и до сих пор не
подводившему методу, как мотивный анализ, становится очевидным вызов культуре
гламура внутри гламура».8

Кстати, слово «гламур» тоже стало знаком десятилетия.
Писатель Андрей Максимов в недавно вышедшей книге «Интеллигенция и гламур»,
доказывая, что «гламур — это философия жизни, которая постепенно и незаметно
завоевала нашу страну», вводит для определения специфики культуры начала XXI
века очень точный термин «фермата», что в переводе с итальянского языка
означает остановку неопределённой продолжительности: «В ту пору, когда в России
произошла столь же бескровная, сколь и безусловная революция, — гламур сделал
то, что не смогли сделать ни государство, ни интеллигенция: дал совершенно
чёткую систему ценностей, нашёл ответы на те вопросы, которые будоражили
общество. <…> лучше жить красиво, чем уродливо, лучше жить легко, чем
трудно, лучше жить весело, чем задумчиво, и вообще — лучше быть богатым и
здоровым, чем бедным и больным».9 Мир гламурной литературы подкупает своей
псевдоискренностью, создавая иллюзию правильного, красивого и справедливого
мира, антигламурная же литература вне зависимости от своего качества и
политической направленности становится своего рода оппозицией. Это очень хорошо
понял, например,

Е. Гришковец, балансирующий на грани «литературы о
потреблении» и «литературы потребления». «Открыв в начале 2000-х способ,
преодолев постмодернистское недоверие к естественности и постмодернистскую
усложнённость, говорить просто о простых, узнаваемых вещах, он невольно (или
намеренно?) ответил на вызов эпохи, с её культом новой лёгкости и вниманием к
обыденным мелочам».10

Несколько лет назад писатель Роман Сенчин опубликовал
сборник рассказов «На севших батарейках». Название рассказа, вынесенное в
заглавие сборника, стало точной метафорой для обозначения ограниченности,
истощённости духовных ресурсов человека, продолжающегося жить и двигаться
вперёд скорее по инерции, нежели благодаря силе и логике внутреннего
императива. Сегодня, как считают современные критики, эта метафора оказалась
актуальной для обозначения культурной ситуации в целом. Показателен в этом
отношении роман Олега Сивуна «Бренд», представляющий собой что-то вроде
развёрнутого инвентаризационного списка современных брендов (представление
брендов, описание мифов, порождённых ими, и отражение этих мифов в сознании
молодого человека). Герой Сивуна исходит из того, что мир сегодняшний — это
некое собрание, некая комбинация брендов: кукла Barbie, Coca-Cola, Google,
IKEA, Kodak и др. Мир этот — это не только мир автора, но и универсальное
определение действительности, некий информационный код. Инфантильный и наивный
герой Сивуна — это такой предельно обезличенный, лишённый всяких индивидуальных
примет «гражданин вселенной», живущий в мире копий, ремейков, палимпсестов и
секонд-хенда. Попытка составить азбуку «человека потребляющего», библию
общества эпохи духless явно перекликается с попыткой «перевести» на язык
современной культуры/антикультуры десять библейских заповедей, сделанной в пьесе
Ивана Вырыпаева «Кислород». Этот роман оказался невероятно симптоматичным для
литературы 2000-х, поставленной перед необходимостью выстраивания своего
«общественного лица» в терминах «брендов» и «имиджей».

В последние годы не смолкают дискуссии, проходившие в разных
профессиональных кругах, о том, что человечество вступает в новую
информационную эпоху, в связи с чем у молодого поколения фундаментально
изменяется культура восприятия: молодым людям трудно работать со словесными
текстами, им уже не нужен линейный текст. «Угрозу книге представляет не отказ
от текста как такового, а отказ от длинного, целостного и линейно выстроенного
текста. То же самое происходит и в мире образов, где фильму противостоит клип.
<…> Словарь с короткими, ссылающимися одна на другую статьями — вот
бумажная книга будущего. Текст будущего — короткий и рубленый, вроде реплик в
“ЖЖ” или “Твиттере”»11, — пишет современный философ К. Фрумкин. Поэтому,
безусловно, заслуживает интереса голос этого нового поколения читателей, их
непосредственное восприятие современной им литературы.

При превалирующем невнимании молодёжи не только к
современной литературе, но и к книге вообще, всё же необходимо обратить
внимание на тот факт, что в социальных сетях постоянно формируются всё новые и
новые группы поклонников современной литературы. Вот названия некоторых:
«Читать — модно — современная литература», «Поделитесь книгами с ближними
своими», «Клуб ценителей настоящей литературы», «Чтение — дорога к знаниям и
чудесный отдых» и др. Популярны среди молодых читателей различные сообщества
книголюбов в блогах (например, «Библиофил». «Книжный бум» и др.). Блоги в
какой-то степени становятся навигатором в безбрежном океане современной мировой
литературы (здесь даются советы по чтению, размещаются небольшие эссе о
прочитанной книге, ведутся дискуссии по той или иной проблеме). Вот, например,
какой совет даёт молодой читатель: «Попробовали прочитать одно; если не
понравилось — прочтите что-нибудь полегче. Со временем, быть может, вы сумеете
накачаться для её поднятия, хотя, может, и не сумеете, не все ведь штанги за 100 кг поднять могут».12
Критик И. Фролов справедливо пишет, что «читатель замыкает литературную
цепочку, он — потребитель, без него литературы нет. Читатель, если говорить
высоким стилем, преобразует литературный импульс в социальное движение, и без
него этот предмет остаётся предметом “самим по себе” (то, что по ошибке
переводчика много лет считалось “вещью в себе”)».13

Экспериментальная,

ларёчная, коварная?

Несмотря на индивидуальный характер процесса чтения, общения
с книгой, их социальная ценность определяется не только личными установками
читателя, но тесно коррелирует с ценностями всего общества. Интересные
результаты дал опрос читателей разных возрастов с просьбой дать определение
понятию «современная литература».

Фраза «я не читал, но я скажу», как Дамоклов меч висевшая
над русской литературой ХХ века, оказалась актуальной и сегодня. Типичны были
такие высказывания: «Современная литература для меня не особо современна, в том
плане, что авторов-современников я почти не читаю. Вообще, мне кажется, что
современных авторов лучше обходить сторонкой, ибо там ничего нет интересного,
измельчала литература»; «Современная литература — это прошлое, которое описали
сейчас, поэтому часто она мне неинтересна. Это чужой опыт, а мне тошно от
своего» или «Современная литература — это краеугольный камень
непрофессионализма, скороспелости и жажды наживы. Мне не интересны эти новинки.
Я читаю классических авторов и философов». Общим местом в ответах респондентов
оказалось сравнение современной литературы с классикой: «Современная литература
— это, хочется верить, не травестированная классика (да не поднимется рука на
родителя своего!), а внутренне органичное её продолжение, в вечных поисках
гармонии (как бы ни отрекалась!) слегка заплутавшее, но при этом имеющее
собственные художественные принципы и самобытные авторские концепции (да не
канут в омуте массовой субкультуры!)»; «Может быть, это предрассудок, но,
по-моему, современная литература — это или убогая беллетристика, или игра ума и
стёб над классикой, перепевы классических мотивов. Мне кажется, ничего
принципиально нового в литературе сказать уже невозможно, или нужен гений
уровня Шекспира, Сервантеса, Пушкина. Его я пока не вижу»; «Современная
литература — это лишь тень величия литературы былых лет». Кстати, важно
подчеркнуть, что такое отношение совпадает и с определёнными социокультурными
мировыми процессами. Так, например, восприятие российской литературы на Западе
остаётся весьма специфическим. И, как ни парадоксально, виновна в этом в первую
очередь русская классика XIX века. «Каждый раз, когда я говорю, что я писатель
из России, я вижу в глазах собеседника немой вопрос: “Ты новый Толстой?”», —
невесело пошутил на церемонии открытия  Лондонской
книжной ярмарки-2011 Борис Акунин. — И каждый раз испытываю жуткое смущение,
потому что, конечно же, я не гожусь на эту роль». Именно поэтому призывы
освободить современную русскую литературу от груза завышенных ожиданий,
навязанных фигурами Достоевского, Чехова, Тургенева и Толстого, звучали от
многих участников ярмарки.14 Не стало откровением резкое разделение аудитории
по отношению к этому дискуссионному вопросу. Часть респондентов подчёркивали
вторичность и одноразовость новейшей литературы. Вот, например, устойчивые
определения: «Современная литература больше разобщает, чем воспитывает. Чтиво
на один раз»; «Современная литература — это что-то загнивающее, в основном
ориентированное на материальную прибыль. Настоящую литературу вытесняет чтиво
типа Донцовой, псевдофилософия типа Коэльо, поп-метафизика типа Пелевина»;
«Современная литература — очень коварная, так как в большинстве случаев
разочаровывает». Другие читатели, напротив, подчёркивая дискуссионность этой
литературы, всё же говорили о возможности выбора: «Современная литература —
это  удовлетворение разных потребностей,
иногда и приличных. Если совсем кратко, то это “возможность выбора”, так как
есть ВСЁ!»; «Современная литература — это большая помойка. Но и на ней иногда
случаются поистине гениальные цветы жизни. Человек живёт в мире выбора. Не
перепробовав 10 книг, не выбрать одной — настоящей. Я пробую всё и везде, но
соглашаюсь не со всем».

Важно, что для многих респондентов современная литература
помогает поставить диагноз нашей противоречивой современности: «Литература, в
том числе современная, безусловно, воспитывает. “Воспитанием чувства красоты
невозможно изменить социальные условия”, — сказал И.-В. Гёте. Только
воспитывает она гедонистическое общество, ориентированное на удовольствия.
Литература не берётся с Луны; очевидно, какая жизнь — такие и авторы. Хотя у
каждого из них можно чему-нибудь да научиться»; «Современная литература — это
возможность интерпретации современной действительности и раскрытие душевного
мира и предчувствий человека XXI века»; «Современная литература — это попытка
автора описать нашу сумбурную действительность, сдобрить нетривиальными героями
с “породистыми” тараканами, и приправить всё это извечными проблемами».

Приведённые материалы, не претендуя на системность и
полноту, позволяют обозначить ряд моментов, характерных для сегодняшнего дня.
Исследования показывают, что читательское поведение становится всё более
дифференцированным, приобретает всё более индивидуальный характер. Что касается
социодинамики читательских интересов, то прежде всего очевидна смена
приоритетов. Судя по всему, это связано с тем, что современный молодой человек
не очень ориентируется в новейшей русской литературе, знаком лишь с пластом
беллетристики. Очевидно, что общая дифференцированность литературного процесса
отражается и на читательской аудитории: литературная и общекультурная
действительность за пределами собственного социального и информационного
пространства фактически не существует для человека, не считающего искусство и
литературу своей профессией. Можно сказать, что сегодняшний читатель не
является литературно-ориентированным. Практически разминулись с широким
читателем авторы современной русской интеллектуальной прозы. Пересечение
номинантов престижных литературных премий с рейтинговыми в читательской среде
минимально. Знакомство с новыми фамилиями авторов случается редко и спонтанно,
в основном, благодаря Интернету, либо телевидению, чаще всего о книжных
новинках он узнаёт от своих друзей. В качестве современных авторов чаще всего
(не разделяя, что важно, на отечественную и зарубежную литературу) называют Б.
Акунина, В. Пелевина, В. Сорокина, Ч. Паланик, Х. Мураками, Д. Киз, С. Кинга,
М. Леви, А. Гавальда, Н. Перумова, М. Веллера, В. Токаревеву, П. Коэльо, Ф.
Бегбедера,

Я. Вишневского, Л. Улицкую, Т. Устинову, Д. Рубину, С.
Луьяненко. Большой интерес в молодёжной аудитории15 вызвало составление
синквейнов на тему «Современная литература». Синквейн — это особая пятистрочная
стихотворная форма, разработанная американской поэтессой Аделаидой Крэспи в
начале ХХ века под влиянием японской поэзии. Эта форма в последнее время стала
активно использоваться в дидактических целях и как эффективный метод развития
образной речи, и как инструмент для анализа, синтезирования и обобщения сложной
информации. Это приём, позволяющий развивать творческие способности, излагать
сложные идеи, чувства и представления в нескольких словах, требует вдумчивой
рефлексии. Правила составления синквейна таковы: на первой строчке записывается
одно слово — существительное, обозначающее тему синквейна. На второй строчке
пишутся два прилагательных, раскрывающих тему синквейна. На третьей — три
глагола, описывающих действия, относящиеся к теме синквейна. На четвёртой
строчке размещается целая фраза, состоящая из нескольких слов, характеризующая
тему в целом, в которой высказывается своё отношение к теме. Пятая строчка —
это слово-резюме, которое даёт новую интерпретацию темы, выражает личное
отношение респондента к теме.

Показательно, что синквейны, объединённые одной темой,
демонстрируют достаточно репрезентативный спектр мнений, который условно можно
разделить на две группы: с одной стороны, неприятие коммерциализации
современной литературы и, напротив, ожидание от неё открытий и нового слова.
Форма синквейна провоцировала респондентов на эмоциональное и личное восприятие
этого явления. Ниже приводим несколько ярких примеров:

Современная литература

Бессмысленная и беспощадная

Убивает мозг, смущает, ошарашивает

O, tempora moralis!

Печально…

Современная литература

Массовая, обыденная

Не впечатляет, не удивляет, раздражает

Сказал своё слово — укажи источник

Долой абсурд!

Современная литература

Новая и модная

Портит, подчиняет и взрывает

Снаружи красиво, а внутри темно и сыро

Что можно читать?

Современная литература

Свободная и своенравная

Топит, превозносит, угнетает

Все умрут, а я останусь

Время для «ре-Возрождения».

Современная литература

Большая, разнообразная

Варится, полнится, кипит

О, как она непредсказуема!

Каша с маслом.

Современная литература

Молодая, интересная

Развивается, растёт, движется

«Я мыслю — значит, я существую»

Перспектива.

Современная литература

Разная, коммерческая.

Пугает, вводит новые ценности, помогает понять,

Современная литература — это зеркало современности.

Пора читать!

Современная литература

Ларёчная и пёстрая

Кричит, зовёт и привлекает

Что на страницах она скрывает?

Спасенье рук в метро, спасенье душ?

Современная литература

Экспериментальная, умирающая

Бодрится, оглядывается, навязывается

Длинный путь позади, надежды возможны, но тщетны.

Нот всего семь.

А вот ещё одно ироническое определение современной
литературы, данное петербургским филологом и писателем Андреем Аствацатуровым:
«Литература — плохая хозяйка. Она отрезает ломти одновременно с нескольких
буханок. Она не знает линейной истории. Авторы и тексты сосуществуют, а не
передают друг другу эстафетные палочки под руководством опытных тренеров».16
Приведённые в статье разнообразные примеры определения и самоопределения
современной литературы свидетельствуют лишь о том, насколько это спорный,
задевающий, волнующий, а значит живой пласт культуры XXI века.