Не ищите судьбы Поэта, если вы не готовы нести её ношу. Она по плечу не каждому.

стезя, Дорога у каждого своя: одни, пристраиваясь к толпе, «cбиваются в стаи»; другие, с сожалением взирая на «заблудших душ поток туда-сюда», ищут свой единственный и неповторимый путь.
«Как рано я гляжу издалека / На тех, кто рядом», — говорит Татьяна Смертина. — «Я не вписалась в карнавал людской…»
Тропа её вьётся по обочине, то спускаясь в низины, то взбираясь на кручи, то исчезая. «В глухой полутьме я прошла по туману, / Лишь хвоя хлестала, трава оплетала, / И хвощ расстилался, подобен обману, / И смехом ушедших сова хохотала». Иногда заходит так далеко, что попадает «в зелёные объятья / Своей родни!». И «Если мхи от кровавой брусники / Стонут так, что безумствует уж, / Из трясины — звериные крики, / Вот тогда — глухоманнее глушь», вот тогда звериные следы переплетаются со следами Поэта. «Ступали вслед мне — лишь медвежьи лапы».
Ещё живо сострадание «цветку, травине и птенцу» и «младынь цветов целуется» с нами. Животные, Растения и Человек понимают друг друга; духи не «блазнятся» видениями и тенями; и в «в омутах тихо». Татьяна Смертина бывает там, «где желуди всходят» сквозь чугунную чашу «язычных глубин» и слышит как «Земля от зноя, трав и ярника — / Томится, млеет и зовёт».
Поэт возвращает нас в младенчество, забытую юность, в дремучую древность, глубоко в Твердь, когда та ещё покоилась на трёх китах, и ничто не предвещало отторжения Человека от Природы.
На периферии нашего сознания теплится что-то потерянное, то, что скрыто для зрения, но не для зрения Поэта. «Почуять можно, высказать — едва ли». «И непонятное — понятно». «Невидимое — видеть явно». «Я прохожу сквозь стены и запрет, / И предо мной живей живых — виденья. / И время сразу в два конца стекает. / Я там — где не бывать мне никогда, / Я то — что непонятно навсегда, / Я та — что в блике света исчезает».
Потаённая интуиция тревожит Поэта: «Проникла я в то, что не примет наш разум!», «шагнула я за край», «сомкнув времена...», «Сквозь веер вижу времени глубины…»
Татьяна Смертина подобна зерну, которое, взорвав телесную оболочку, дало росток, не забыв земли, взрастившей его. «Я напишу провинцию свою / Такою призрачною акварелью, / Что старый хлев, у мира на краю, / Хрустально изогнётся под метелью».
Жизнь делает всё возможное, чтобы погубить росток, но возможно ли это, когда росток был таким долгожданным. «Этот скит смоляной, вековой, / Ждал меня триста лет бесконечных! / Ждал и снился в Страстную, конечно... / Как на зов — я пришла, наконец! / В паутину цветы уроня, / Там зажгла три заветных огня / И надела старинный венец, / Что был скован как раз на меня...»
Тяжёл ли венец для Стихотворца, не знающего «узды времён», носителя древности? Тяжёл, но посилен. Татьяна Смертина получила Дар, Талант, который она развивает, пестует и приумножает. Она научилась из хаоса стихий считывать свободно витающую мысль и оформлять её в стройные ряды стихов. Её стих снимает слой за слоем заскорузлую кожуру повседневной жизни, обнажая душу, очищает её красотой окружающего мира. «И сама пронзаюсь красотой».
Поэт доверительно допускает в свои призрачно-прозрачные миры: восточные, розовые, яшмовые, жемчужные, чернично-брусничные, сиреневые, персиковые, малахитовые. Там «в дождь падают цветы» и, прорастая «сквозь душу», пронзают, «как стрела» нам грудь, и мы ощущаем, как весом «красный клевер на груди…» Поэтесса оставляет нас «наедине с прозрачною душой» сидеть на траве и «целый день смотреть на лес, / поджимать босые ноги, / васильковый слушать зной…» Героиня, сошедшая с полотен прерафаэлитов.
Стихи Татьяны Смертиной живописно-реалистические: «В молочно-девственном тумане / Сошлись березы на поляне». Мазок корпусный, уверенный. Кисть широкая, местами уступающая место мастихину: «Тяжёлых елей мраморная сонь / восходит к небу, что иконостасы».
Краски чистые: «Лилово-тёмно-буйная, / Пышная, безумная! / Мохнато-сладко-томная, / Девьи-свеже-сонная, / Та, пред которой пал плетень — / Сирень». Это — экспрессионизм.
Цвета открытые: «Я пробовала Нежность / Создать строкой, пером… / Но — лишь мороз и снежность. / Пером — что топором. / фиалки взять бы дрему, / Панбархатную глубь, / Лилейную корону, / И водорослей чуть… / Но падает в безбрежность / В полусознанье Нежность — / Бред розовый, обман… / На таволгу туман…»
А сколько в стихах импрессионизма: «В бледных туманах неясность травы. / Пятна цветов расплываются в хмарь. / Тёмный стожок или тень головы? / Дуб у воды или омута царь?» Или: «Ранних сумерок лиловые изгибы, / Синевой полны высокие снега. / Изб огни — как золотые ходят рыбы / И хвостами извиваются слегка».
Вот акварельная графика: «Бегу по июньской траве — / трава пробегает по мне. / Вокруг колокольчиков звон, / сплетений качанье и сон. / Зелёные молнии трав — / бросаются в омут колен, / маренников бархатный нрав, / зелёный, запутанный плен» — уверенная вязь сквозных кружев.
«Иду чутьём Поэта», — пишет Татьяна Смертина. — «Наверно, я вновь проломилась в миры», / Где жизнь и нежизнь перевиты, как плеть». Не каждому дано побывать там, но Татьяна Смертина прорывается сквозь завесу реальности: «Забыв миры — земной и неземной. / Я там — была».
Бесконечная вереница вопросов. Иногда, кажется, что их слишком много: «Откуда мы все? И куда мы потом?», «Мы кто на Земле и зачем?» — извечные вопросы. И здесь же: «Выйду босая, ломая росу. / В ёлках обманчивый облик Луны. / Свитки стихов, но куда понесу? / Ветер и тот — бесконечность стены», «Не нужна я ни левым, ни правым. / Всё под нож — / И стихи, и мой голос». «Душами словно скитальцы / вдоль по России родной». «Душа не оттает — болит и болит». «Когда очнётся край мой русый? / Россия вмёрзла в лед! / Здесь белых верб святые бусы / Когда весна плеснёт?»
Она испытывает боль, не находя ответов на поставленные вопросы, и взваливает на себя ответственность за судьбы своего народа: «Боль опять проломилась в сны». «И — за Россию снова боль, / мучительней чем в страшном сне: /за всё и всех, за чью-то роль… / И вся вина теперь — на мне?» «С болью и муками / тихо молюсь / за Россию, за вас». «А на Руси — глухая ночь», — восклицает Поэт. — «Я лишь могу — проплакать стих, / Толпа-то не читает их!»
Путь Поэта не однозначен и противоречив, ему дано больше, чем простому смертному. «Меня сжигали в жертвенном огне, / Но, осенённая святым крестом, / Я вновь рождалась…» «По калёному ножу / Вскользь ладонью провожу — / Нет ни боли, ни следа». «Мне жизнь — не жизнь, / Мне сон — не сон, / И даже смерть — уже не смерть!» «Иду босая в темень голой рощи, / Чело косою чёрной обвяжу. / Мой певчий голос среди ёлок тощих /Архангелов рисует полуночных, / Но я судьбой своей не дорожу». «Жизнь моя — звенит, несётся! / То — стоит, мрачна. / На одной ладони — солнце, / На другой — луна».
И всё это время — босая. Может и потому босиком, чтобы чувствовать правильность выбранной дороги, для более тесного контакта с почвой. «Так не бывает и бывает. / Закрыв глаза — дано прозреть / Нежизнь и жизнь — два близких края. / Познать — важнее, чем владеть», — делится своими мыслями Поэт и идёт дорогой Правды, восходящей ввысь, дающей ощущение безграничности свободы. «Когда, сознанием двоясь, / От плена тела отрешась, / Себя я чую многократно — / Свободен дух!», тогда открывается способность, смотреть не только на деревья, на башни, дворцы и мосты свысока, но и на себя: «Себя порою вижу с высоты — / Былинка тонет средь белыни». «И сожмусь / В белеющий бутон, в котором грусть. / Зачем и кто создал меня такой?» «Себя понять не смею». «Нет на земле, хоть она и большая, / Места для тонкой ступни». «До беспределов людских нет мне дела! / И до толпы, что темна, словно лес! / Я на восьмом этаже чую телом / Холод земли и небес». «Я вся изрезалась о жизнь и сон».
«Поубивали всех Поэтов», — произносит Татьяна Смертина.
«Или лишили языков», — думаю я.
В провинции под куполом неба, в прорезях разрушенных колоколен ещё долго будут плыть безголосые колокола. «Во времени таинственном застряли, / Не зная ни начала, ни конца. / Под колесо истории попали, / Все судьбы исковеркав и сердца». Мертвы когда-то намоленные храмы, с которых «срываем крест, возносим вновь». Россия до сих пор не ведает, жива она или мертва. И, возможно, отверзнутся наши уши, когда заголосят колокола на Руси. И наступит «этот радостен час», и мы услышим Пророков в нашем Отечестве.
А пока мне видится Поэт на порубежье трёх миров, и его внутреннее зрение проникает сразу в «…несколько миров распятых»: «Мир Мёртвых, / Мир Живых, / И третий Мир — Иных». Каждый волен выбирать: явный мир, погрязший в разрушении личности; жить прошлым, то есть превратится в прах или, подобно Создателю, творить себя. Свободная Воля.
Татьяна Смертина выбирает Путь Правды, «зателесный сквозь время путь…», денно и нощно приобщаясь к живительному созидающему огню, духовно развиваясь. Постепенное восхождение на Голгофу. «Брошусь навзничь — в ливень, в травы, / в одинокой полумгле — / сверху Ангелы увидят / тонкий крестик на земле». А Крест, как известно, — символ устремления, смирения, очищения, просвещения. Крест — символ Христа. Крест Распятия. Крест Жизни. Крест Страдания.
Поэты рождены, чтобы быть нашими голосами, нашей совестью. Так бывать в Отечестве Пророкам или
«В Отечестве / Пророкам не бывать»? — вопрос из вопросов.

1Татьяна Смертина. За обманутых помолюсь: Лирика. — Дмитров: Вести, 2008. — 327 с.