Творчество Валерия Павловича Леонова многообразно и оригинально. Можно даже сказать интригующе парадоксально, ибо внешне оно изобилует неожиданными поворотами, но внутренне обладает органической целостностью. Он начинал как трудолюбивый, увлечённый и старательный исследователь библиографических проблем реферирования и аннотирования. Затем ему пришлось взяться за перо публициста, чтобы поведать людям об уродливом «библиотечном синдроме», который высветил пожар БАН в 1988 году. Несмотря ни на что, директор БАН не изменил научному призванию. Он выдвигает концепцию «библиотековедение — академическая наука» и посвящает ей монографию «Библиотечно-библиографические процессы в системе научных коммуникаций» (1995).
Более двадцати лет В. П. Леонов возглавляет старейшую, первую национальную библиотеку России, его вклад в теорию и историю библиотековедения и библиографоведения весьма значителен и несомненен. Поэтому для всякого профессионального библиотекаря-библиографа поучительно и увлекательно изучение его публикаций. Но есть непременное условие полноценной коммуникации. Нужно по возможности неискажённо понять глубинный замысел автора. Я вспомнил об этом условии, взяв в руки новое произведение Валерия Павловича, озаглавленное многозначительной музыкальной цитатой «Bésame mucho» с подзаголовком: «Путешествие в мир книги, библиографии и библиофильства» (2008). Предыдущие его книги всё-таки ближе к традиционной библиотековедческой литературе, чем эта авторская исповедь. Эта книга показалась мне намёком на таинственные, мистические, может быть, грани книжности, которые в силах выразить только музыка. Я уверен, что Валерий Леонов чутко уловил какие-то книжности таинственные звуки, и хочет поделиться с нами своим открытием. А мы? Сможем ли мы понять, о чём он нам толкует средствами письменной словесности?
Книга В. П. Леонова не осталась незамеченной. Спустя всего полгода я обнаружил семь откликов на «Bésame mucho» и внимательно ознакомился с ними. Каждый из них интересен по-своему, каждый заслуживает внимания, но есть один, который мне показался особенно близким к глубинному замыслу автора. Одна беда: опубликован этот отклик в украинском журнале «Бiблiотечний вiсник» (2009, №1, C. 31–39) да ещё под псевдонимом Маргарита Чайка (Москва). К сожалению, украинская библиотечная периодика нам не доступна, а о М. Чайке никто из коллег-библиотековедов не слышал. Пришлось провести детективное расследование, в результате которого удалось получить от М. Чайки и «Бiблiотечного вiсника» разрешение на воспроизведение рецензии на страницах нашего журнала. Мне хочется поблагодарить автора за интеллектуально-эмоциональную рецензию, в которой слышатся «книжности таинственные звуки». По-моему, к сказанному М. Чайкой ничего добавлять не нужно.

Аркадий Васильевич Соколов, доктор педагогических наук, профессор, заслуженный деятель науки России, СПб.
«Итак, чтение есть творчество, “настройка” души читателя на “волну” автора. Истинно талантливое произведение наполнено множеством смыслов. При повторном чтении оно вызывает новые мысли и ассоциации. В этом главное назначение искусства. Резонанса ищут обе стороны. Душа автора обращается к мысленному читателю, и читатель откликается на его призыв своей душой…».

В. П. Леонов. «Bésame mucho».
Согласно теории Ю. А. Шрейдера (1927–1998), есть литература двух типов: «литература протеза, действующая на сознание», и «литература магического кристалла, действующая на чувства, дающая новое видение мира».1 Книги
В. П. Леонова относятся ко второму типу. Они привлекают читателя своей незаурядностью, которая проявляется во всём: в выборе темы, смелости выдвигаемых теорий, оригинальном стиле изложения материала, нетривиальности выводов. Его новая книга «Bésame Mucho», не является исключением.

Мелодия прекрасная и тревожная
Творческое вдохновение автора порождено мелодией «Bésame mucho» — одним из «самых замечательных музыкальных сочинений, созданных человеком». «Bésame mucho — имя мелодии, рождающей… порыв и жажду познания».
«Одна из тайн творчества, — пишет В. П. Леонов, – предполагает способность, умение… вместить весь необъятный мир с его прошлым, настоящим и будущим в свёрнутые формы» времени и пространства. Продукт творчества — проекция стрелы, попавшей в цель «и с тех пор летящей вечно», символ предельной концентрации Вселенной. При чтении концентрат времени и пространства, сжатый в мизерном зёрнышке протоматерии, превращается во всеобъемлющий Космос. Возникает эффект симультанности: в момент чтения на данной странице оживают события, происходившие в разных географических точках и в разные временные эпохи. Отсюда впечатление распахнутости, открытости текста, безмерной его широты.
Книга В. П. Леонова может быть охарактеризована как сверхтекст. Этот термин становится всё более употребимым как своего рода научная метафора и, как правило, прилагается к текстам центрически организованным, обладающим выраженным внутренним центростремительным движением: в своей развёртке они устремлены не только во внеположенную по отношению к ним словесную текстовую сферу, но и в область культуры, взятую в самых разных проявлениях.2 Отношение В. П. Лео-нова к тексту как к феномену культуры предопределило вхождение текста книги в глубинные пласты библиографии, книговедения, литературоведения, истории, психологии и космологии, организацию текста через систему взаимосвязанных текстов.
Каждый сверхтекст имеет свой образно и тематически обозначенный центр. В роли такого центра для книги В. П. Леонова выступает идея общекультурной значимости: книга бесконечна и вечна, как бесконечна и вечна мелодия «Bésame mucho» — «За книжными знаками скрывается бесконечность».
Для того чтобы ориентироваться в сверхтексте «Bésame mucho», необходимо приложить некоторые усилия: «подключить» собственное воображение, память, жизненный и профессиональный опыт — так вслед за автором мы воссоздаём замысел книги. Воплощаем в себе. И, в конечном счёте, воплощаем себя.
«Bésame mucho» наполнена множеством смыслов, и каждый читатель открывает для себя свой. Среди разнообразия сюжетов, предлагаемых автором каждый находит свой сюжет. «Bésame mucho» уникальна по насыщенности интеллектуальной информацией. Порождаемые ею образы, ассоциации, аналогии неисчерпаемы, как неисчерпаемы образы, навеянные мелодией «Bésame mucho», воплощающей «сгусток памяти, наполненный эхом и отголосками…».
Воплощая идею сверхтекста, В. П. Лео­нов апеллирует не только к текстам других авторов, но и к своим ранее вышедшим книгам. В совокупности с «Bésame mucho» они образуют единую систему. Так, вновь возвращаясь к теме профессионализма, подробно освещённой в книге «Библиография как профессия»3, автор размышляет о личности и мастерстве библиографа. С одной стороны, он поэтизирует профессию библиографа, находя в ней «и вызов, и дерзание приключения и вдохновение искусства», с другой — очень точно характеризует её сущностные черты.
Библиограф становится профессионалом только тогда, когда он в совершенстве усвоит правила, овладеет методикой и секретами библиографического поиска. Леонов оценивает мастерство библиографа как уникальное, несмотря на его кажущуюся лёгкость. Данное противоречие ведёт к распространению дилетантского подхода к процессам библиографического поиска, что губительно отражается на имидже профессии и обесценивает труд библиографа.
Поисковую проблему В. П. Леонов рассматривает в качестве центральной проблемы библиографии. Ведущую роль в поиске он отводит интерпретации. Как правило, определения библиографического поиска, встречающиеся в профессиональной литературе, отличаются неполнотой: основной акцент в них делается на идентификации документа. Трактовка поиска В. П. Леоновым представляется мне наиболее точной. Библиографический поиск — это не только библиографическая идентификация, но и библиографическая интерпретация, предполагающая осмысление библиографической информации, установление её смысла. Если бы библиографический поиск состоял только в идентификации, он при наличии средств автоматизированного поиска мог бы успешно осуществляться без посредничества библиографа.
Леонов рассматривает технику библиографа в её эволюционном развитии и выделяет четыре этапа профессиональной библиографической интерпретации: романтический, реалистический, прагматический и интеллектуальный («космический»). Последний ещё не наступил, но автор, опираясь на эволюционную теорию философа А. П. Назаретяна, прогнозирует его приход.
Леонов выделяет два типа книжников, библиотекарей, библиографов: «одни ведут кочевой образ профессиональной жизни, а вторые оседлый». «Оседлые книжники, — пишет он, – прочно “привязаны”» к текстам, они живут в них, они в них существуют. Кочевой же стиль мышления направлен на поиски того, чего ещё нет, но что будет — в книге и библиотеке будущего…». Особая чувствительность книжников (оседлых — к прошлому, кочевых — к настоящему) проявляется через текст, через восприятие, знание и понимание книги как носительницы жизни, «духа».
Интересны размышления автора о роли метафоры в мыслительном процессе. Метафора «отвечает способности человека устанавливать и создавать сходство между очень разными субъектами и объектами». Библиографам свойственно метафорическое, ассоциативное мышление, пожалуй, в большей степени, чем людям других профессий. Метафора в музыке, искусстве, литературе открывает слушателю, созерцателю, читателю сокровенный смысл произведения — тот, который не выражен автором явно, и, возможно, является невыразимым. В «Истории танго» Х. Л. Борхес (1899–1986) приводит слова О. Уальда (1854–1900) о том, что «музыка дарит нам наше собственное прошлое, о котором мы до этой минуты не подозревали, заставляя сожалеть об утратах, которых не было, и проступках, в которых неповинны».4
Мелодия «Bésame mucho» прекрасна и, в то же время, тревожна. Вместе с ней к автору «книги-надежды» приходят сомнения и мучительные размышления о том, почему профессия книжника утратила авторитет. Он высказывает предположение: профессия переживает переход к информационному обществу, от детства и отрочества к зрелости. Возможно, в процессе перехода профессия книжника обретёт новые качества, которые будут способствовать установлению более совершенных, чем теперь, отношений между человеком и миром знаний.
Желание понять, что происходит, стало одним из побудительных мотивов написания книги. «Bésame mucho» — ключ, который помогает открыть таинственные двери будущего: через мелодию приобретается особая чувствительность к новой реальности и приходит вдохновение, необходимое для осуществления миссии книжного посланника Бога на Земле. Один из таких посланников — Иоганн Гутенберг, олицетворяющий, по мысли автора, новое сознание. С Гутенберга «начинается общение человека печатной культуры со своей историей».

Путешествие души
Автор «Bésame mucho» настроен на исповедальное общение с читателем. Состояние исповедальности, по определению психологов, «предполагает внутри себя в свёрнутом виде высокую степень рефлексийности; момент исповедального осознания содержит в себе как бы целокупность нескольких актов осознания, опосредующих друг друга: я сознаю себя как я есть, со своими проблемами; я сознаю это состояние как духовно и бытийно неполноценное; я стремлюсь разрушить, изжить эту неполноценность и сознаю своё стремление как истинное; я сознаю, что реализация моего стремления требует от меня сознательных усилий; я понимаю и принимаю, что мне не гарантирован успех моих усилий, но одновременно ощущаю в себе некую особую духовную энергию, называемую… надеждой».5 Автором «Bésame mucho» тоже движет надежда — на понимание, на вступление в диалог со своим читателем. Леонов трактует чтение как «путешествие души». В языке книги душа обретает своё воплощение, и через чтение происходит движение души в пространстве книжного мира. Так обеспечивается связь времён. Автор отправляется в путешествие через время и пространство для того, чтобы найти своего единомышленника — «идеального читателя».
Через книгу, мелодию и воспоминание автор «Bésame mucho» стремиться понять и самого себя. Размышляя о причине своего одиночества в профессиональной и академической среде, он предполагает, что преградой к сближению является несходство жизненных ценностей. Он отстаивает положение о том, что библиотечные дисциплины должны входить в число академических, и ссылается на исторический опыт, который показывает, что эволюция книговедения, библиографоведения, библиотековедения шла в направлении формирования метанауки — универсальной науки, подобной философии. Придание библиотечным дисциплинам академического статуса способствовало бы развитию фундаментальных общетеоретических исследований и повысило бы престиж библиотечной профессии. Сегодня же доминирует так называемое мелкотемье: «ковёр распускается по ниточкам; одну за другой нити вытаскивают, разрывают, изучают».
Переход к общетеоретическим исследованиям осуществляется через обобщение уже достигнутого. Изучение изучения — необходимый этап на пути перехода от частных проблем к общим. Полагаю, его результатом должен стать ответ на вопрос, поставленный В. П. Лео-новым: «Достаточно ли оснований предполагать, что имеющиеся сведения о происхождении книги, её функциях и роли достоверны и основательны?». Чтобы ответить, надо подняться на верхний этаж «пятиэтажного здания современного института изучения книги и книжной культуры», выстроенного автором: здесь «даются обоснования стратегии развития и адаптации книги к изменениям условий жизнедеятельности человека»; здесь находится преддверие будущих исследований, которые подведут к объяснению закономерностей развития книжного мира.
Изучение изучения происходит через воспоминание. «Через воспоминание раскрывается искусство памяти. Начинается воспоминание, и начинаются поиски главной своей темы». Она обозначена автором следующим образом: интерпретация книги как космического субъекта.
Выдвигая нетривиальную и смелую научную идею, В. П. Леонов не свободен от сомнений: согласятся ли профессионалы принять её? И всё же он надеется на понимание, полагая, что читатели обнаружат сходство своих мыслей с идеями, изложенными в книге. Эту надежду укрепляет знание принципа неконтактного резонанса, благодаря которому поиски автором своего единомышленника не ограничены временными и пространственными рамками. В беспредельности Космоса книжного мира почти наверняка существует книга, которой назначено стать «детонатором» для другой, ещё не написанной. Так, в частности, восприятие В. П. Леоновым книги как субъекта сходно с восприятием произведения искусства В. В. Кандинским (1866–1944): «Истинное произведение искусства возникает таинственным, загадочным, мистическим образом “из художника”. Отделившись от него, оно получает самостоятельную жизнь, становится личностью, самостоятельным духовно дышащим субъектом, ведущим также и материальную жизнь; оно является существом <…>, оно, как каждое существо, обладает дальнейшими созидательными, активными силами. Оно живёт, действует и участвует в созидании духовной атмосферы…».6
Под воздействием воображения, интуиции или иных таинственных сил возникает заочная встреча, в результате которой совершается «синтез нового знания из материала прошлого опыта». Реконструкция знания предполагает умение распознавать глубинные смыслы текстов, принципиально значимые для понимания содержания, обнаруживать под их поверхностным слоем другой слой — тот, который отсутствует в тексте непосредственно. Здесь необходима чуткость: «неадекватная интерпретация… может существенно обеднить или исказить смысл произведения…». Процесс реконструкции знания имеет сходство с реставрацией древних храмовых фресок, освобождением живописных шедевров древних мастеров от позднейших наслоений. Реставратор, снимая слой живописи, должен интуитивно почувствовать тот момент, когда надо остановиться, чтобы не снять больше, чем нужно.
Способность к интуиции автор обозначает словом «серендипность» (от английского serendipity — способность нечаянным образом совершать счастливые открытия), введённым в литературный обиход писателем ХVIII в. Хорасом Уолполом. Благодаря серендипности, можно делать новые открытия на основе уже имеющихся результатов. Книжник, пишет В. П. Леонов, обладает обострённым чувством понимания текста, способностью улавливать его скрытый смысл, другими словами, владеет искусством чтения.
Среди существующего многообразия видов чтения особое место принадлежит чтению профессиональному. Говоря о нём, В. П. Леонов не имеет в виду его содержательный аспект или тематическую направленность. Речь идёт о чтении как инструменте (средстве) профессиональной деятельности. Пример такого чтения — профессиональное чтение в процессе поиска библиографической информации. У библиографов существуют свои «способы чтения и обращения с книгой, а также инструменты и процедуры интерпретации».7 Возможно, найдутся скептики, которые скажут, что никому, кроме профессионала, и не придёт в голову читать библиографический источник. По собственному «допрофессиональному» опыту знаю: это не так. Достаточно взять с полки любой книготорговый каталог, допустим, первой половины ХIХ в., чтобы убедиться, что он вполне пригоден для непрофессионального чтения. Даже заглавия рубрик воспринимаются как самостоятельные художественные произведения: «Человек и всё, что от него зависит», «Болезни Человеческие и лекарства от них», «Женщины знаменитые и иные», «Светская Мудрость, или Наставления для мужчин», «Различные занятия для Благородных людей, сиречь Дворян», «Смеси занятий умственных и телесных», «Различные обычаи и образы жизни во всём мироздании» и т. п.8
«Чтение, направленное на постижение смысла, — пишет В. П. Леонов, — есть акт понимания». Современная психология рассматривает понимание в ряду наиболее актуальных, но до конца не изученных проблем. Достичь абсолютно адекватного понимания практически невозможно, но условия, способствующие пониманию, определены. Необходимое условие достижения понимания — диалог. Диалог — это встреча, общение, понимание. Диалог — это процесс, порой очень драматичный, потому что понимание не есть тождество. Диалог с автором в процессе чтения обогащает читателя духовно. В свою очередь, истинно талантливое произведение с каждым новым его прочтением становится прекраснее.
Глубокое чтение нередко становится для вдумчивого читателя источником новой информации. В. П. Леонов приводит множество примеров тех открытий, которые может сделать читатель, обращаясь к, казалось бы, хорошо знакомым ещё со школьных лет, хрестоматийным строкам «Евгения Онегина». «…Искомый резонанс и скрывающийся за ним смысл, тем сложнее и ценнее для читателя, чем дальше от нас исторически отстоит личность автора». Свои «субъективные заметки» о чтении он завершает идеей создания специализированного курса книговедения, который, по мысли автора, мог бы носить название «поэтическое книговедение». И разъясняет суть идеи: поэтическое книговедение — это «интуиция, зарождение догадки, подбор… доказательств, ведущих к обогащению читательских предположений», это «средство сохранения памяти» и, наконец, это «интенция, намерение настроить свою жизнь на некий смысл…».

Ежи — направо, лисы — налево
Пути развития библиотековедения, библиографии и книговедения определяются вполне конкретными учёными-исследователями, действующими в данной сфере. В. П. Леонов, используя предложенное И. Берлиным (1909–1997) деление людей на «лис» («знают много секретов») и «ежей» (знают один секрет, «но самый главный»), составил список ведущих специалистов в области книжного дела, библиографии и библиотековедения. Наверное, библиограф-практик должен быть и «ежом», и «лисой» одновременно, то есть обладать последовательным стремлением к главной цели и уметь в зависимости от поисковой ситуации: изобретать сотни сложных стратегий, обладать способностью «соотносить новое знание с уже имеющимся опытом».
В своей книге В. П. Леонов, помимо дихотомической, рассматривает варианты иерархической классификации писателей: по В. Б. Шкловскому (1893–1984) («Гамбургский счёт») и по А. П. Чехову (1860–1904) («Литературная табель о рангах»). Тема представляется заслуживающей внимания. Ведь поиск в литературных источниках позволяет обнаружить дополнительные сведения о попытках построения иерархических классификаций писателей, поэтов и учёных.
Вторая часть книги В. П. Леонова, названная им «Вместе», посвящена творческому диалогу автора с коллегами и друзьями. Среди них — коллекционеры, реставраторы, библиографы, библиотекари, переплётчики, книгопродавцы. В результате диалога, убеждён В. П. Леонов, «рождается новое представление книжника о самом себе».
Один из самых ярких собеседников автора — Колин Франклин, библиофил из Оксфорда (Англия). Леонов представляет читателю перевод эссе Франклина «Эта игра будет доиграна до конца» — самостоятельную и в то же время составляющую единое целое с «Bésame mucho» часть книги.
Текст эссе сложен для прочтения, но завораживающе интересен. В процессе чтения у читателя возникает удивительное ощущение сопричастности мыслям и переживаниям автора. Колин Франклин доверительно признаётся в страсти к собирательству книг. Но это признание — не покаяние. В нём выражено желание автора эссе объяснить себе самому, а потом и читателю, каким образом эта страсть влияет на мироощущение, образ жизни, характер человека. И так высока степень доверия автора к читателю, и так велико стремление передать чувства трепета и восторга, овладевающие истинным коллекционером-книжником при соприкосновении с Книгой, что читатель легко «заражается» этими чувствами. Ему уже не устоять перед магией тибетских рукописных книг, заглавия которых «вышиты серебряным шёлком», и шедевров каллиграфического и переплётного искусства. Но Франклин открывает и не столь романтичную сторону, книгособирательства. Он описывает мир покупателей и книготорговцев — мир, в котором царствуют корысть и обман, а страсть обладания редкой книгой побеждает все остальные чувства…

Этическая проблематика
Важное место в книге занимают проблемы этики. Автор обращается к теории «двух этических систем» или парадигм (конфликтной и компромиссной).9 Одна парадигма строится на утверждении, что союз Добра со Злом есть Зло («цель не оправдывает средства»), другая — на утверждении, что подобный союз есть Добро («цель оправдывает средства»). Для В. А. Лефевра, автора «Алгебры совести» (книги, на которую ссылается В. П. Леонов) первая этическая система отражает христианскую систему ценностей, а также западную культуру. Вторая этическая система соответствует архаичным типам общества, тоталитарным системам.
По Лефевру, этический статус личности зависит от корректности оценки себя и других, а также от сопротивления индивида искушениям среды: чем более индивид сопротивляется искушениям среды, тем выше его этический статус. Способность к вынесению субъективных оценок окружающей действительности и самому себе — сущностный признак человека, возвышающий его над природным и социальным миром. Подобное возвышение означает принципиальную несводимость личности к наличному: индивид не поглощается социумом, не растворяется в коллективности, а сохраняет свою индивидуальность.
В обществе, где действует вторая этическая система, уважение к личности, индивидуальности — редкое явление, а потому там преобладает бескомпромиссность в сочетании с необоснованной амбициозностью. При этом часто «аргументом» в спорах является ссылка на пресловутое общественное мнение. Однако, добавляет В. П. Леонов, нельзя терять надежду, что настанет время, когда «компромисс в научных взаимоотношениях… станет, по гамбургскому счёту, нормой сотрудничества на всех уровнях».
Оказываясь в ситуации морального выбора, человек действует в зависимости от имеющихся у него стимулов-установок. Моральный поступок предполагает способность человека выбирать между добром и злом. Существенную роль играют нравственные ценности, определяющие нравственную позицию личности.
Предлагая читателю представить себя в конкретной ситуации морального выбора, В. П. Леонов убедительно показывает, что в обществе со второй этической системой нет процедуры разрешения конфликта, сохраняющей честь и достоинство его участников. Конфликт либо заканчивается победой одной из сторон, либо прекращается вышестоящей инстанцией.
Пожар в Библиотеке Академии наук в феврале 1988 г. привёл к конфликту, который в условиях «второй этической системы» мог закончиться трагедией. Только благодаря собственным личностным качествам — стойкости, умению противостоять искушениям среды и находить единственно верные решения в сложнейших ситуациях морального выбора — директору БАН удалось преодолеть последствия пожара и отстоять своё доброе имя.10

Будущее книги и науки о книге
Одна из главных проблем современного состояния изучения книги, по мнению Леонова, состоит в том, что «существует не одна, а много наук, и каждая из них по ряду причин не удовлетворяет учёных, принадлежащих к другим школам».
Леонов видит перспективы развития науки о книге в разумном сочетании существующих концепций с глубиной проникновения в суть проблем, а также в реконструкции прошлого книжной культуры на основе современных научных представлений. При этом не суть важно, какой концепции придерживается учёный. Важно, чтобы он оставался реалистом. Даже свою, на первый взгляд, совершенно фантастическую версию происхождения книги (книга — это «космический субъект») автор предваряет доказательным рассуждением о том, что даже в сказках присутствует реальность, иначе сказка теряет свой смысл.
Как и сказка, научный миф также, пишет В. П. Леонов, «конструирует особый склад мышления, создаёт историю прошлого и служит руководством на пути в будущее». Но для того, чтобы сыграть свою роль «магического кристалла», миф должен быть «простым, ясным, последовательным и выражать некий здравый смысл современной эпохи», то есть опираться на предыдущий опыт, учитывать эволюционный путь книжной культуры. Эпоха Гутенберга не может закончиться, так как она навсегда стала частью ныне существующей книжной культуры.
Автор пишет: «Сегодня книжная культура столкнулась с самым, может быть, сильным за всю историю вызовом. Он совпал с общим материальным и духовным кризисом, резко надломившим национальное самосознание. Усилился раскол между глубинными ценностями отечественной культуры и реальностью, обозначившей новый этап истории.  Я пишу это для того, чтобы ещё раз подчеркнуть: нам, посвятившим свою жизнь служению книге, брошен вызов, на который надо ответить». И Леонов принимает этот вызов, выдвигая собственную гипотезу изучения книги и книжной культуры. Её важнейшая составляющая — представление о том, что «настоящее и будущее мира книги, мира книжной культуры отбираются прошлым». Без взгляда в прошлое невозможно построение современного фундамента научной теории книговедения.
Используя принцип «неконтактного резонанса», учёный из множества имён тех, кто писал о будущем печатного слова, книги, Вселенной книг, выбирает, пожалуй, самых незаурядных авторов: Велимира Хлебникова и Маршалла Маклюэна. Сходство концепций обоих авторов несомненно: в основе каждой из них лежит представление о том, что «развитие человеческого общества, в первую очередь, определяется развитием средств коммуникации, причём основное воздействие средство коммуникации осуществляет не передаваемым смысловым содержанием, а своими принципами организации, внутренней структурой».
Вопрос о том, что будет с книгой, найдёт ли она своё место в новой информационно-коммуникационной среде, обсуждается, начиная с середины XX в. Сейчас уже очевидно, что распространение электронной книги не приведёт к гибели книги печатной. Леонов, интерпретируя «послание» М. Маклюэна, обращает внимание на его основную идею: «создавая и применяя различные технологии, человек постоянно изменяется под их воздействием». Таким образом, каждый последующий этап современной информационной революции непременно включает в себя технологии всех предыдущих. Каждая новая стадия развития способов устной и письменной коммуникации сосуществует с уже имеющимися, вступая с ними во всё более сложное взаимодействие. Чем стремительнее смена технологий, тем острее необходимость осмысления их влияния на человека и окружающий мир, в том числе мир книжной культуры. Но если исследователи будут продолжать рассматривать стадии развития способов устной и письменной коммуникации последовательно и независимо друг от друга, углубляясь в особенности каждого из них, фундамент библиотеко-, библиографо- и книговедения, подчёркивает В. П. Леонов, так никогда и не будет достроен до конца.
Процесс познания, отмечает учёный, имеет два направления и развивается не только по восходящей, но по нисходящей линии. Тогда память, которую сначала понимают как повторение, в конечном счёте, воспринимается как воспоминание.
Мне представляется уместным привести здесь цитату из статьи филолога Т. А. Касаткиной «Литература после конца времён»: «Будущее определённо и линейно, то есть поступательно, прогрессивно и т. д., лишь при условии прошлого, взятого как базовое время, как точка отсчёта; будущее можно понять как целестремительное движение лишь при условии взгляда, обращённого в прошлое. В противном случае (вне своей однозначной воплощённости в качестве “будущего прошлого”) будущее ветвится возможностями и вариантами, теряет поступательность, растекаясь в невоплощённой равнозначности, болотом обступает человека, теряя качество всякого пути (а не только ведущего к светлым вершинам). Мало этого, как уже известно из нашего недавнего опыта, при базовом будущем само прошлое становится вариативно, неопределённо и недостоверно… Видеть что-либо в какой-либо перспективе (даже в перспективе болота) мы вообще можем только глядя в прошлое. Повернувшись лицом к будущему, мы оказываемся перед концом, и это ощущение завершённости, эсхатологичности (от греч. — крайний, последний, самый отдалённый) оказывалось свойственно любой культуре, довершившей этот поворот».11
Возможно ли представить интеллектуальное общество будущего? Существует ли средство, позволяющее это сделать? Да, отвечает В. П. Леонов: это мелодия «Bésame mucho». И будущее прекрасно, как сама мелодия. Наступит единение Человека и Вселенной, Книга и Человек предстанут как космические субъекты, и «книжник… пожнёт всю Вселенную».
При чтении «Bésame mucho» у меня складывается впечатление, что последнее уже почти удалось осуществить автору книги. Её текст метафоричен, насыщен информацией, чтение порождает бесконечный ряд ассоциаций. Многочисленные ссылки сопровождаются обширными комментариями, вызывающими желание немедленно ознакомиться с упомянутой в них книгой или статьей. На страницах «Bésame mucho» встречаются как реальные лица — книжники, учёные, писатели, поэты (в списке имён в конце книги — более 500 фамилий), так и литературные персонажи. Читая книгу, чувствуешь, как расширяется пространство текста, как он приобретает всё новые пространственные измерения.
Текст «Bésame mucho» имеет и другие характеристики. Он отличается высокой информативной «плотностью». Неленивые и вдумчивые читатели «Bésame mucho» будут вознаграждены: на каждой странице книги их ждут открытия, которые способны обогатить не только интеллект, но и душу.

1 Шрейдер Ю. А. Из переписки Ю. А. Шрейдера с И. Л. Полотовской / [публ. И. Л. Полотовской] // Научно-техн. информация. — Сер. 2. — 2008. — №9. — С. 10.
2 См., напр.: Лошаков А. Г. Сверхтекст как словесно-концептуальный феномен: монография / Федеральное агентство по образованию, ГОУ ВПО «Поморский гос. ун-т им. М. В. Ломоносова». — Архангельск: Поморский ун-т, 2007. – 342 с.; Меднис Н. Е. Сверхтексты в русской литературе. — Новосибирск: Изд-во Новосибирского государственного педагогического университета, 2003. — 170 с.; Купина Н. А. Сверхтекст и его разновидности / Н. А. Купина, Г. В. Битенская // Человек–текст–культура. — Екатеринбург, 1994. — С. 215–221.
3 Леонов В. П. Библиография как профессия: монография / Н. ц. исслед. истории кн. культуры. — М.: Наука, 2005. — 128 с. — (Книжная культура в мировом социуме: теория, история, практика).
4 Борхес Х. Л. История танго // Собр. соч. в 4 т. — СПб., 2005. — Т. 1. — С. 115.
5 Ибатуллина Г. Исповедальное слово и экзистенциальный «стиль»: (Экзистенциальное сознание как неосуществленная исповедальность) // Открытая русская электронная библиотека [Электронный ресурс]. — Режим доступа: http://orel. rsl.ru/nettext/russian/ibatullina/02.html.
6 Кандинский В. В. О духовном в искусстве. — М., 1992. — С. 99.
7 Шартье Р. Письменная культура и общество. — М., 2006. — С. 127.
8 Там же. С. 116.
9 Лефевр В. А. Алгебра совести / пер. со 2-го англ. изд. с доп. [Викторины Лефевр и Елены Юдиной]. — М.: Когито-Центр, 2003. — XI, 411, [2] с.
10 Подробно об этом см.: Леонов В. П. Библиотечный синдром: Записки директора БАН. — СПб.: Облик, 1996. — 629 с.
11 Касаткина Т. А. Литература после конца времён [Электронный ресурс] // Новый мир. — 2000. — №6. — С. 187–202. То же: http://magazines. russ.ru/novyi_mi/2000/6/kasat.h