Для многих художественных произведений характерны, по крайней мере, два мотива: а) описание становления личности читателя; б) поиски образа идеального книгочея, способного разобраться в море литературы и понять любой текст.

«Читательские биографии» не только разнообразны, но во многом и уникальны. К сожалению, в подобных «биографиях» библиотекарям зачастую отводится достаточно скромное место «статистов» или «резонеров». Приведем несколько примеров подобных «биографий».

1. Персонаж «Дня второго» И. Эренбурга Владимир Сафонов, прочитавший почти все книги в библиотеке, в сердцах говорит библиотекарше: «Вы думаете, что я люблю книги? Я вам скажу откровенно: я их ненавижу! Это как водка. Я не могу теперь жить без книг. Во мне нет ни одного живого места. Я весь отравлен». А библиотекарша, заслышав такое, воспринимает героя как редкостного негодяя, который гораздо хуже поджигателя.1

2. Библиотекарша из пьесы А. Володина «Идеалистка»2 мечтает приобщить всех «к разумному, доброму, вечному». Она не может понять, что если не каждый, то многие проходят через чтение эпатажных, любовных или детективных романов, и что становление личности вовсе не обязательно происходит в библиотеке. Баклажанов и его сын стали хорошими людьми, но это не было напрямую связано с чтением высоконравственной литературы.

3. Хулиган Петька Алмаз из рассказа А. Мусатова «Острожская библия»3, к величайшему ужасу и возмущению библиотекаря Ильи Петровича Елова, пускает ценнейшее издание XVI века на «производство» бумажных змеев, а через несколько лет поступает в педагогическое училище и пишет исследование о значении древнерусской книги.

Впрочем, «читательская биография» тоже не всегда бывает удачной. Особенно, если человек упускает из виду что-то важное, о чем нельзя прочесть в книгах. В этом отношении интересен образ чудаковатого Англичанина — персонажа романа П. Коэльо «Алхимик». Англичанин объездил все крупнейшие библиотеки мира и прочел горы книг, но так и не приблизился к пониманию того, что же такое алхимия. Главный герой романа, Сантьяго, узнал из одной книги, что «самые важные сведения об алхимии — это всего несколько строчек, начертанных на поверхности изумруда.

— Это называется “Изумрудная Скрижаль”, — сказал Англичанин, гордый тем, что может чему-то научить своего спутника.

— Но для чего же тогда столько книг?

— Для того, чтобы понять эти несколько строчек, — ответил Англичанин не слишком уверенным тоном».4

Что касается идеального читателя, то он нередко предстает в образе некоего ученого, обладающего энциклопедическими познаниями или «самородка» с огромными способностями и неутолимой жаждой знания. Хотя образ самоучки не всегда бывает положительным (вспомним самодовольного и малопривлекательного Самоучку из «Тошноты» Ж.-П. Сартра).5 Заметим при этом, что различия в образах определяются не только личностными качествами тех или иных персонажей, но и условиями чтения, его целями и различными социальными факторами. В качестве примера можно привести фантастическую повесть Г. Гуревича «Делается открытие»6, в которой описывается несколько поколений ученых, работающих над проблемой перемещений в пространстве-времени. В этой повести характеризуется их отношение к книгам и книжному знанию: «Иван Аникеев… обожал книги, не любил, а обожал, читал молитвенно и восторженно. Всю жизнь его восхищала и утешала возможность уйти из тусклой жизни в праздничный мир мудрых мыслей. Он так был благодарен авторам, всем авторам до единого, за то, что они, не чинясь, делились с ним — полуграмотным мальчишкой, откровенно беседовали о вещах серьезных и задушевных…

Для Аникеева книга — светоч жизни, книга — отрада, книга — родник в пустыне. Он пьет знания восторженно и благоговейно, ищет книги, бережет, перечитывает по много раз, обдумывает каждую строчку. Для Аникеева книга — драгоценный оазис в пыльной пустыне жизни. Жером живет в иных условиях. Он библиотекарь в университете. Вокруг море книг, и главное — не захлебнуться, не наглотаться воды. И Жером умеет плавать в море, умеет дегустировать книгу, не читая, выловить суть, даже понять, что читать не стоит…

Юноша увидел, что книги повторяют друг друга. От одного автора к другому кочуют те же факты, те же примеры, те же иллюстрации, нередко — те же мысли. Море воды, а рыбы скудновато…

И постепенно возникло у Жерома желание составить картотеку фактов, выловить их, выжимая воду из книг…

Слух о картотеке распространился постепенно. К Жерому обращались за справками библиотекари, студенты, даже ученые, даже ученые из других стран. Студенты рассказывали легенды о пожирателе книг, глотающем по тысяче страниц в час (преувеличение, конечно). Просили научить их молниеносному чтению. Жером написал “Советы начинающему читателю”. Кажется, это единственный его печатный труд. 

“Дорогой друг! Входи, не стесняйся. Мы рады тебе. 

Ты пришел к нам в читальню, чтобы понять мир и жизнь. Пришел полный отваги и растерялся чуточку. Тебя устрашили эти полки-полки-полки с корешками черными и цветными, тиснеными серебром и золотом, миллионы тонн человеческой мудрости, одетые в переплеты, бумажные, картонные, ледериновые, в свиную и телячью кожу. Ты подавлен… 

Дружок, мужайся! Кое-что я скажу тебе в утешение…

Дело в том, друг мой, что книги эти написаны людьми. Как исключение —— гениальными. Изредка — талантливыми, толковыми и оригинальными. Нередко — знающими, чаще всего — обыкновенными, такими, как мы с тобой. А людям обыкновенным, впрочем, и необыкновенным тоже, присущи человеческие недостатки, лучше сказать — «черты». Одни из них облегчают твою задачу, другие затрудняют. 

Черта затрудняющая — пристрастность. Авторы — народ пристрастный, у каждого своя точка зрения (на мир, жизнь, геологию или гистологию). Частенько они и берутся-то за перо, чтобы отстоять свою точку зрения, свои выводы представить как истину. И в пылу спора сливают в один котел факты, мнения, рассуждения, ссылки и выводы… 

А черта, облегчающая чтение, — нормальная человеческая словоохотливость. Люди — существа общительные. Они любят поговорить, даже если им не о чем говорить…

Личный вклад ученого в науку трудоемок и лаконичен. Может быть, вы знаете, что вся теория относительности была изложена в пяти крошечных статейках? Много ли ученых написали такие весомые странички? … Но десять страниц — это несолидно, даже на полке незаметно. Вот они и доливаются изложением материала, историей вопроса, предысторией истории, обзором литературы, чужими мнениями, мнением автора о чужих мнениях... 

И когда вы, друзья, отсидевши положенные годы в библиотеке, сочините свой научный труд, у вас тоже будет двести страниц гарнира к трем страничкам личного вклада — к резюме“».7

Заметим, что мотивы, связанные с идеальным читателем и проблемами чтения, особенно характерны именно для фантастической литературы, и разнообразие идей здесь очень велико — от книг, которые сохраняются в головах людей, олицетворяющих себя с конкретным произведением и заботящихся о сохранении мыслей автора (роман «451 по Фаренгейту» Р. Брэдбери)8, до совершенных и в то же время наивных роботов-библиотекарей, обладающих гигантской памятью и способных (к собственному несчастью) понимать человеческие чувства (рассказ Г. Гаррисона «Робот, который хотел все знать»).9

Вопрос о том, как же будет обстоять дело с чтением в XXI веке, волнует многих исследователей, писателей и философов, которые отмечают общую деградацию общества и негативные последствия научно-технического прогресса. Один из наиболее принципиальных выводов связан с тем, что из жизни исчезла радость бытия, и в первую очередь — радость чтения книг. Вот три типичных примера, подтверждающие это.

1. «Индустриальная цивилизация вызвала, с одной стороны, множество различных осложнений, с другой стороны, повлекла катастрофическое упрощение духовной структуры человека. Созданная человеком действительность вызывает в его же сознании обесценивание интеллектуальных, эстетических, этических и т. д. ценностей…

В современной буржуазной философии, социологии, искусстве созданные человеком средства истребления человечества, нарушение естественного равновесия, загрязнение биосферы и человеческого сознания и т. д. признаются сутью научно-технической революции и фиксируются под понятием глобального отчуждения…

Одним словом, могущество человечества предопределило его же бессилие. Собственная мощь противостоит ему как чуждая сила, в этом — существенный момент парадоксальности современной эпохи: потеря человеком собственных убеждений, традиции, коммуникабельности, его одиночество (Ортега-Гассет); отсутствие личной ответственности, собственного мышления, его деятельность вне «Я» (Ясперс); трагедия самосознания превращенного в ничто человека (Кафка); скандал духа, кризис культуры, бытия и сознания (экзистенциализм); эстетика художественного выражения духовной бесформенности и внутреннего разложения современного человека (Пикассо); бессилие человека перед собственным развитием (Кассирер); трагически шокированное сознание (Т. Манн); конформистское сознание одномерного человека (Маркузе); антипрактика — антицель — отчуждение (Сартр); сытое счастье находящегося в опасности человека (Бодамер); буйство науки и техники (Грин); превращение средств в цель (Фромм); безнадежность ожидания (Бекет); сизифов труд бунтующего человека (Камю)…

Созданная таким образом различными направлениями современной буржуазной философии, социологии, искусства страшная картина “безвыходного положения человека” путем мощных средств массовой коммуникации оказывает огромное противодействие на объект этой же картины — современного человека…»10 

2. «Сотни тысяч людей влекут и вдохновляют Коран и Библия. Чтение подобных книг позволяет человеку просто быть, т. е. быть захваченным Бытием, насколько хватит душевных сил.

Но сил становится все меньше и меньше. Деградация и упадок подлинной человечности в человеке — это расплата бытия за онаученный гуманизм, этот эрзац, суррогат науки…

Книга — это тайник тайны бытия. Сможет ли человек грядущего найти к нему дорогу? Таинственен путь к тайнику Бытия. Таинственный путь — это Зов сердца; и, хоть ритм машинной цивилизации предназначен заглушить его, он не в силах этого сделать. Да, техника добилась многого. Создавая научную технику, человек не только поработил окружающую природу, но и себя — частицу ее бытия. Он разучился произносить заклинания и перестал верить в их поистине чудодейственную силу; он утратил сущность самой веры. На ее место человек водрузил абстрактность Истины, прикрыв и узурпировав ее словом “научная”.

Что такое истина без веры? Это истина, в которую не верят. Такая истина вне человека, ибо она не нуждается в вере и верности ей. Мир, скроенный по меркам научной истины, уже не нуждается в человеке. Научно-технический рационализм создал мир без человека, т. е. бесчеловечный мир…

Утратив истинную веру, т. е. веру в истинность Слова о сущем, человек перестал следовать голосу Жизни, таинственному пути, влекомому волей-к-радости. Радость бытия покинула наш мир — мир, достойный лишь вожделений раба…

И только обращенность человека к бытию, его философия — вера в открытость, наделяют бытие самого человека неистребимой волей, самым Прекрасным и самым Радостным из того, что есть: волей-к-радости-бытия.

Без устали твердить, напоминать и повторять об этом есть философия и высшее предназначение Книги».11

3. «И похоже, что не только сам романист перестал верить в своих персонажей, но и читателю также не удается в них поверить…

Мы вступили в эру подозрения. Сегодняшний читатель, прежде всего, не доверяет тому, что предлагает ему писательская фантазия… Вместо того, чтобы раскрыть психологию персонажей, она тщательно затушевывается… Сегодня от персонажа осталась только тень».12

К сожалению, тень остается не только от персонажа, но и от автора, и от читателя, что хорошо видно на примере постмодернистской литературы. «Замена текста комментарием к нему, рассуждением о нем, выхолащивание живой творческой энергии абстрактной рефлексией, игрой, различными интеллектуальными концептами и парадигмами — общеизвестная, навязчивая тенденция в движении культуры XX в., ставшая одним из главных признаков постмодернизма».13 И действительно, авторское «я» слишком часто стало ограничиваться комментариями к некоему универсальному и / или самовоспроизводящемуся на компьютере гипертексту и подменяться мнением персонажа, рассказчика, персонажа, думающего о другом персонаже и т. д. А роль читателя стала сводиться к простому наблюдению за причудливыми метаморфозами этого самого текста. Здесь же можно упомянуть и о навязчивом дискурсе страха перед книжным знанием, и о не менее навязчивом образе «роковой» книги, содержащей секреты мироздания. Заметим, в русской литературе до появления постмодернистских произведений подобные страхи не были ярко выражены — но в настоящее время соответствующие образцы уже имеются. Из произведений, затрагивающих книжную, библиофильскую и библиотечную тематику, можно назвать два романа — «Слезы вещей» И. Шерина14 и «Читатель Чехова»15 В. Исхакова. Главные герои обоих романов считают себя идеальными читателями, но на самом деле это далеко не так. Виктор Борисович Седов («Слезы вещей») приходит к весьма пессимистичным выводам по поводу чтения книг и организации личных библиотек.

1. Восприятие книг и библиотек во многом зависит то того, какой именно деятельностью занимаются те или иные люди. Так, специалисты, «приближенные» к книге (филологи, лингвисты, литературные критики, переводчики, библиотекари), уподобляются в романе работникам хлебной лавки — они читают, чтобы жить, а не живут, чтобы читать, поскольку уже находятся при «хлебе». Как следствие, подобные специалисты, имея доступ ко множеству текстов, не могут навсегда «прилепиться душой» к определенному произведению и в каком-то смысле даже страдают из-за этого.

2. Особенности человеческого восприятия таковы, что человек подчас очень хочет почитать книгу, отчетливо представляет, как она должна выглядеть и… ничего не может выбрать на книжных полках. Другими словами, можно набрать в библиотеке множество книг и ничего не прочитать, поскольку книги живут своей жизнью, а человек — своей: «Иногда книги не хотят говорить. Иногда их просто не хотят слушать». Наглядным выражением этого противоречия является образ человека, в ясный солнечный день бредущего с фонарем по огромной библиотеке и держащего лозунг: «Ищу книгу!».

3. Все книги на свете в конечном счете образуют единую библиотеку, и экслибрисы типа «Из библиотеки такого-то» не внушают большого уважения. Более того, старые книги с экслибрисами, попавшие из личных библиотек в общественные библиотеки или в книжные магазины, выглядят словно рабы, отпущенные своим хозяином. Соответственно, единственный способ добиться от книг безграничной преданности — это «заставить их однажды взойти на погребальный костер вместе с хозяином» (не исключено, что именно поэтому в художественной литературе столь распространен образ горящей библиотеки).

4. При пополнении личной библиотеки необходимо посещать книжные магазины, но это, как ни странно, создает проблемы. С одной стороны, старая книга, повидавшая множество владельцев, — находка для библиофила (для него надписи на книгах — все равно что культурный слой для археолога), но с другой стороны, привычка постоянно обходить книжные магазины может быть уподоблена привычке обходить питейные заведения, поскольку и в том, и в другом случае обход — это определенный ритуал, в котором важен не столько результат, сколько сам процесс.

5. Если компьютер сможет самостоятельно написать книгу, то возникнет и фантом автора. Таким образом, гибель цивилизации наступит в тот момент, когда тексты, созданные одними компьютерами, будут читать другие компьютеры.

Что же касается самого Седова, то он, решив вместе с другими учеными подзаработать на переводе различных текстов, оказывается вовлеченным в грандиозную аферу по подделке древних манускриптов, и обуздать вырвавшийся из-под контроля «гипертекст» (огромную библиотеку фальсифицированных источников, заблаговременно переведенную в машиночитаемую форму) оказывается невозможно.

Не лучше обстоят дела и у «идеальных читателей» В. Исхакова, чей «Читатель Чехова» формально состоит из двух романов — «Контракт литератора» и «Читатель Чехова». За несколько лет безбедного существования читатели готовы заключить какой угодно контракт (хоть с дьяволом, хоть с «новым русским»). Сюжет романов таков.

«Свободный художник» Алексей Михайлович Скрыльников, подрабатывающий написанием рецензий на книги и фильмы, навещает своего приятеля Илью Макарова, работающего в некоем «Издательстве-92». Издательство это основано демоническим миллионером Климом Хорошиловым (помимо издательства, в начале 1990-х гг. существовал и литературный журнал — наследие советских времен, поддерживаемый тем же Хорошиловым и впоследствии закрытый им по воле случая). Скрыльников получает от Макарова на рецензию два новых романа — «Контракт литератора» Эдуарда Денисова и «Читатель Чехова» Дмитрия Гурова. Авторы этих романов «награждают» героев своими же собственными именами, используя при построении сюжета как автобиографические эпизоды, так и вымышленные факты. В результате грань между авторами и их героями размыта. Точно так же теряются и реальные мысли и намерения писателей. В процессе чтения Скрыльников обнаруживает, что Денисов и Гуров, будучи персонажами «своих» романов, по ходу действия читают случайно попавшиеся им книги — Денисов читает «Читателя Чехова», а Гуров — «Контракт литератора». Это приводит к тому, что а) в ситуации, когда две книги буквально «читают» друг друга, роль Скрыльникова (и как читателя, и как литературного критика) практически аннулируется; и б) литературная реальность (художественные миры) начинает существовать прямо-таки по принципу матрешки. И действительно, различных реальностей как минимум восемь: реальность всего романа в целом (т. е. реальность, созданная В. Исхаковым); реальность рассказчика (Скрыльникова); реальность Денисова-писателя; реальность Денисова-персонажа; реальность Гурова-писателя; реальность Гурова-персонажа; реальность Гурова, который упоминается Денисовым в «Контракте литератора»; реальность Денисова, который упоминается Гуровым в «Читателе Чехова».

Если же присмотреться к описанным В. Исхаковым событиям более внимательно, то можно заметить еще две реальности: Скрыльников по ходу действия сам превращается в персонажа, про которого кто-то читает, и что самое любопытное — с Исхаковым происходит то же самое, о чем свидетельствует, в частности, эпиграф «из себя самого», помещенный в тексте романа (в том месте, где Денисов начинает читать роман Гурова). Отсюда возникает мораль: человеку, читающему книгу, только кажется, что он находится в реальном мире, и что события, описанные в книге, являются вымыслом. На самом деле сюжет — это чья-то жизнь, а про самого читателя тоже кто-нибудь читает. Иными словами, на каждого мудреца довольно простоты, или: на каждого читателя найдется своя «роковая» книга.

В конце романа создается еще более странная ситуация: Скрыльников, испытав нечто вроде дежа-вю, обнаруживает себя сидящим в редакции литературного журнала (никакого «Издательства-92» уже не существует) и держащим перед собой две прочитанные книги — Денисова и Гурова. В довершение «зеркальной» ситуации к Скрыльникову заходит Макаров и интересуется, нет ли у него каких-нибудь литературных новинок (таким образом, действие романа возвращается к его началу, и требуется всего лишь переставить — желательно, на компьютере — фамилии действующих лиц).

Что же остается от самого романа, помимо бесконечного заигрывания с литературной реальностью и компьютерных манипуляций с текстом? Что остается от персонажей? Какова позиция автора? Увы, эти вопросы остаются без ответов. Остается, впрочем, привкус «сырой резины во рту», по образному выражению автора-рассказчика-персонажа-комментария-к-книге…

Подводя итоги, приходится признать, что перспективы развития чтения в XXI веке достаточно неопределенны и туманны, и здесь есть простор как для оптимистических, так и для пессимистических прогнозов. Что же касается современной ситуации, то ее достаточно точно прокомментировал Вячеслав Курицын: «Оптимальная постмодернист-ская модель — это действительно отказ культуры от антропоморфного носителя. Логика эта хочет казаться дикой. Мы упираемся в бесконечный тупик, в дурную борхесовскую бесконечность взаимных зеркальных отражений. Мы знаем, что должны исчезнуть, но не способны быть субъектами собственного исчезновения.

Эта забуксовавшая проблема и порождает художественную практику постмодернизма как цепочку компромиссов и отложенных решений. Постмодерн моделирует ситуацию полного “неразличения” “в тексте”, чтобы сохранить для своего субъекта субъектность “в жизни”. Постмодернистский субъект отправляется в психоделическое путешествие, чтобы пережить оптимальную модель, имея возможность вернуться. Пока эти уловки срабатывают».16

1 Эренбург И. Г. День второй // Эренбург И. Г. Собр. соч.: В 9 т. — М., 1964. — Т. 3. — С. 324.

2 Володин А. М. Идеалистка // Володин А. М. Для театра и кино. — М., 1967. — С. 140—148.

3 Мусатов А. И. Острожская библия: Рассказ // Мусатов А. И. Твердый шаг: Рассказы. — М., 1963. — С. 201—233.

4 Коэльо П. Алхимик: Пер. с португ. — М.: ООО Издат. Дом «София», 2004. — С. 116.

5 Сартр Ж. П. Тошнота: Роман / Пер. с фр. Ю. Я. Яхниной. — СПб: Азбука, 1999. — 255 с.

6 Гуревич Г. Делается открытие // НФ: Альманах научной фантастики: Вып. 19. — М.: Знание, 1978. — С. 5—84.

7 Там же. С. 9, 24.

8 Брэдбери Р. Сборник научно-фантастических произведений / Пер. с англ. — Кишинев: Штиинца, 1985. — 576 с.

9 Гаррисон Г. Фантастическая сага: Сб. науч.-фантаст. произведений / Сост. Е. А. Девис. — М.: Мир, 1991. — 426, [2] с.

10 Горозия В. Е. Отчужденный мир и проблема социализации человека (философский, социально-психологический анализ) // Отчуждение человека в перспективе глобализации мира: Сб. статей. Вып. 1 / Под ред. Б. В. Маркова, Ю. Н. Солонина, В. В. Парцвания. — СПб, 2001. — С. 68—86 (цит.: С. 70—71).

11 Абдуллин А.Р. Философия книги и радость бытия // Вестн. Акад. наук РБ. — 1996. — Т. 1. — № 3/4. — С. 25—28 (цит.: С. 27—28).

12 Человек читающий. Homo legens: Писатели ХХ в. о роли книги в жизни человека и общества / Сост. С. И. Бэлза. — М.: Прогресс, 1983. — С. 181, 188. См. также Саррот Н. Тропизмы. Эра подозрения: Пер. с фр. — М.: Полинформ-Талбури, 2000. — 438 с.

13 Андреев Л. Г. Чем же закончилась история второго тысячелетия? (Художественный синтез и постмодернизм) // Зарубежная литература второго тысячелетия. 1000—2000: Учеб. пособие / Под ред. Л. Г. Андреева. — М.: Высшая школа, 2001. — С. 292—334.

14 Шерин А. Слезы вещей: Роман [Электронный ресурс]. — Режим доступа: http://zhurnal.lib.ru/a/aleksej_s_n/ lacrimae_rerum.shtml. 

15 Исхаков В. Э. Читатель Чехова // Дружба народов. — 2001. — № 5. — С. 8—78.

16 Курицын В. Н. Русский литературный постмодернизм. — М.: ОГИ, 2001. — 286, [1] с. См. также: Современная русская литература с Вячеславом Курицыным. Русский литературный постмодернизм [Электронный ресурс]. — Режим доступа: http://www.guelman.ru/slava/ postmod/1.html.