Михаил Юрьевич Матвеев, старший научный сотрудник отдела истории библиотечного дела РНБ, кандидат педагогических наук

Рассмотрев произведения зарубежной художественной литературы по хронологическому признаку (см. № 5 и6 «Библиотечное Дело» за 2004 г.), попробуем выделить несколько наиболее распространенных «типов» библиотечных работников.

Наиболее распространенные в зарубежной художественной литературе «типы» библиотечных работников, которые мы выделяем, относятся к изданиям разных лет.
1. Библиотекарь — это строгая старая дева с волосами серого цвета, собранными в узел на затылке, очень скучная, в круглых очках, в старомодном шерстяном платье или кофте, выполняющая монотонную и неинтересную работу (чаще всего — дублирующая карточки, проставляющая штампы на книги или принимающая штрафы от должников библиотеки). Одна из основных «обязанностей» подобного работника — это призывы к тишине, перерастающие в непрерывное «шиканье» на читателей.7, 11 Зарубежные исследователи с некоторым сожалением отмечают, что данный «тип» не является явной выдумкой писателей: «Узлы волос на затылках и толстые очки, простановка штампов на книги, шлепанцы на ногах, возраст за сорок, достаток ниже среднего, немодная одежда, призывы к полной тишине, замкнутость, нервозность и т. п. — все это элементы широко распространенного стереотипного описания библиотечного работника. Этот стереотипный образ (кстати говоря, не всегда однозначно негативный) характерен для библиотекарей, изображенных на страницах художественной литературы. Можно с уверенностью заметить, что многие библиотекари — персонажи книг — имели своих прототипов, разве что писатели, будучи активными пользователями библиотек, иногда приукрашивали своих героев».9, 10
2. Стереотип библиотекаря-мужчины в принципе не слишком сильно отличается от «женского». Это, как правило, существо неопределенного возраста с рядом психических или физических отклонений, бледной кожей, большой лысиной, в массивных очках и с карикатурными чертами лица. Чаще он «замкнут» в собственной библиотеке, какой-либо помощи ему ждать неоткуда, а единственное его «развлечение» — все то же «шиканье» на читателей.11 Заметим, что «стереотипный» библиотекарь (независимо от пола) редко показывается в числе главных героев,8 но в то же время имеет место и обратная тенденция: библиотекарь, появляясь только в одном или нескольких эпизодах романа или повести, выглядит гораздо более заметной фигурой, чем все другие второстепенные персонажи.7
3. Еще один «тип» библиотечного работника — это молодая девушка (реже юноша), мечтающая вырваться из пыльной библиотеки в реальную жизнь. Здесь все зависит от сюжета романа: в одних случаях дело заканчивается свадьбой, а в других — героиня (герой) возвращается в «опостылевшую» библиотеку.
Учитывая проведенный ранее анализ ряда зарубежных фильмов, можно сказать, что стереотипные изображения библиотечных работников практически идентичны и в зарубежном кино, и в зарубежной литературе.
Существует, однако, и еще один тип «книжного человека», о котором следует сказать более подробно. Речь идет об образе чудаковатого и эксцентричного библиофила, который благополучно «перебрался» из литературы ХIХ в. в литературу ХХ в. С одной стороны, может показаться, что данному образу «повезло» гораздо больше, чем образу библиотекаря-профессионала. И действительно, тип кабинетного ученого-затворника, сложившийся в художественной литературе ХIХ — начала ХХ в., был (за некоторыми исключениями) вполне положителен, безобиден и даже имел ряд преимуществ перед «обычными» библиотекарями (библиофилу не надо тратить время на конфликты с читателями и выяснение отношений с Попечительским советом или Советом директоров, да и «связи с общественностью» у него несколько иные).6 Тем не менее, если внимательно присмотреться к этому образу, то можно обнаружить, что критических высказываний в адрес библиофилов со стороны писателей раздается ничуть не меньше, чем в адрес библиотекарей, и в ХХ в. образ библиофила постепенно «обрастал» все более и более негативными «деталями» и описаниями.
Приведем несколько характерных примеров. Один из наиболее положительных образов библиофила в художественной литературе — это, безусловно, Сильвестр Бонар из романа А. Франса «Преступление Сильвестра Бонара» (любопытно, что в отношении «библиотечной» тематики это произведение, написанное в конце ХIХ в., резко контрастирует с уже упомянутым романом «Восстание ангелов», появившимся в начале ХХ в.). Мир Бонара — мир ученого, который проводит целые дни в библиотеках среди рукописей и фолиантов, мир рассеянного и одинокого чудака, углубленного в размышления. При всех своих обширных библиофильских связях, Бонар имеет довольно приблизительное представление об окружающем мире, и за пределами своего кабинета он неуклюж и смешон. Его восприятие сильно отличается от восприятия окружающих — он благороден, по-детски наивен и мудр одновременно. По мнению Бонара, «каждый по-своему свершает грезу жизни. Я творю ее в моей библиотеке, и когда пробьет мой час, пусть бог возьмет меня к себе с моей стремянки, приютившейся у полок, забитых книгами».4
Более эксцентричный образ библиофила имеется в новелле Г. Флобера «Библиомания»,2 опубликованной только в 1910 г. Ее главный герой книгопродавец Джакомо не мыслит себя без любимой библиотеки: «Человек этот никогда ни с кем не разговаривал, кроме как с букинистами или антикварами. Он был угрюм и задумчив, мрачен и печален: у него была лишь одна мысль, одна любовь, одна страсть: книги. И эта любовь, эта страсть сжигала его внутренним огнем, подтачивала его жизнь, поглощала его существование».2 Страсть героя действительно была сильна: Джакомо готов уничтожить все редкие издания, находящиеся у других собирателей, и даже взойти на костер инквизиции, лишь бы его книги были лучшими (и единственными) в Испании.
Достаточно подробно освещаются «плюсы» и «минусы» увлечения книгами и в новелле С. Цвейга «Мендель-букинист» (1929). Ее главный герой Якоб Мендель был «допотопным книжным червем вымирающей породы» и в то же время представлял собой «подлинный ходячий универсальный каталог»: «он читал так, как другие молятся, как играют азартные игроки, как пьяные безотчетно глядят в пространство; он читал так трогательно и самозабвенно, что с тех пор всякое иное отношение к чтению казалось мне профанацией. В лице Якоба Менделя, этого маленького галицийского букиниста, я впервые столкнулся с великой тайной безраздельной сосредоточенности, создающей художника и ученого, истинного мудреца и подлинного безумца, — с трагедией и счастьем одержимых. <...>
По каждой специальности он знал больше, чем специалисты, знал библиотеки лучше, чем библиотекари, наличность книг большинства фирм он знал лучше, чем их владельцы, вопреки всем спискам и картотекам, опираясь единственно на свой магический дар, на свою несравненную память, всю силу которой можно показать, только приведя сотни примеров. <...> Этот удивительный человек не знал в мире ничего, кроме книг, ибо все явления бытия обретали для него реальность лишь претворенные в буквы, собранные в книгу и как бы бесплотные. Но и книги он читал не ради их содержания, не ради заключенных в них мыслей или фактов; только название, цена, формат, титульный лист увлекали его. Всего лишь необъятным перечнем имен и названий, запечатленным не на страницах каталога, а на податливой коре человеческого мозга, — перечнем, в конечном счете, бесполезным, не оживленным творческой мыслью, — вот чем была специфически-букинистическая память Якоба Менделя»5.
Отсутствие творческого начала было отнюдь не единственным недостатком этого библиофила. Здесь можно упомянуть и крайне презрительное отношение к профессиональным библиотекарям (которые, по мнению Менделя, умеют только «жалование класть в карман»), и полную отрешенность от окружающего мира («он не курил, не играл, можно сказать, даже не жил — жили лишь глаза за толстыми стеклами очков»), и пренебрежение газетами, которое в конечном итоге и погубило Менделя (он допустил «умопомрачительную и трогательную оплошность» — не заметил начала Первой Мировой войны).
Один из наиболее мрачных вариантов того, что может случиться с библиофилом, всецело отдавшимся своей страсти, описан на страницах романа Э. Канетти «Ослепление». Его главный герой профессор Петер Кин имеет самую большую в Вене частную библиотеку, насчитывающую 25 тыс. томов, и при этом очень любит разговаривать со своим собранием — как со всеми книгами в целом, так и с отдельными изданиями в частности. Наиболее ценные книги Кин всегда носит с собой в туго набитом портфеле, а когда его экономка Тереза, на которой он весьма опрометчиво женился, выгоняет его из дому, он, используя свою потрясающую память, создает новую библиотеку у себя в голове. В сущности, библиотека — единственное убежище героя, но книги являются для него не столько «верными друзьями», сколько покорными «поданными». Сам же Кин считает себя образцовым библиотекарем — человеком, который хранит, но ни в коем случае не выдает для чтения свои сокровища. В его глазах книга — форма консервации, но не распространения знаний. Столь же бесплодны и научные занятия этого героя: зная множество восточных и западных языков и будучи крупнейшим синологом своего времени, Кин упорно отказывается от участия в научных конгрессах и конференциях и не желает преподавать в университете, считая, что «...те же плодовитые популяризаторы, которым доверяют преподавание в средней школе, должны занимать и кафедры высших учебных заведений, чтобы настоящие исследователи, истинно творческие натуры, могли отдаваться исключительно своей работе».1
Больше всего на свете Кин боится потерять зрение, но его действительная слепота сводится к постоянному пребыванию в мире иллюзий и полной уверенности в том, что он всегда и во всем прав. Дело доходит до того, что Кин искренне верит в то, что он убил ненавидимую им Терезу, хотя в то же время он постоянно видит ее перед глазами живой и здоровой. Концовка романа достаточно трагична: хотя Кину с помощью своего брата Георга и удается вернуться домой, к своим книгам, он не может забыть ни о якобы совершенном им убийстве Терезы, ни о том, что та же Тереза «гоняется за его завещанием» и... поджигает свои книги, сгорая вместе с ними: «Книги валятся с полок на пол. <...> Полки зияют. Перед письменным столом полыхает ковер. Он идет в клетушку при кухне и вытаскивает оттуда все старые газеты. Он разнимает и мнет их, комкает и бросает во все углы. Он ставит лесенку на середину комнаты, где она стояла прежде. Он взбирается на шестую ступеньку, следит за огнем и ждет. Когда пламя наконец достигает его, он смеется так громко, как не смеялся никогда в жизни».1 Таким образом, Бог все-таки «взял» библиофила с его стремянки, хотя это получилось и не столь романтично, как у А. Франса. Можно заметить, что Сильвестру Бонару здорово повезло с экономкой — его Тереза была все-таки несколько лучше, чем Тереза у Кина.
Во второй половине ХХ в. образ библиофила в художественной литературе существенных изменений не претерпел. Как и в случае с образом библиотекаря, в это время происходило в основном только повторение сказанного ранее и «наслоение» отдельных описаний друг на друга. В качестве одного из наиболее характерных примеров упомянем роман А. Переса-Реверте «Клуб Дюма», в котором собраны едва ли не все негативные стереотипы, касающиеся «книжных людей»:
1. Библиофилы и букинисты могут любить книги, но рано или поздно на первый план выходят жадность и алчность. Они всего лишь «шакалы в царстве Гутенберга; пираньи, снующие вокруг ярмарок антиквариата; пиявки, присосавшиеся к аукционам. Они способны продать собственную мать — лишь бы заполучить экземпляр первого издания».3
2. Сами по себе библиофилы ничего выдающегося создать не могут, поскольку они начисто лишены творческого начала. В этом отношении характерен образ Энрике Тайллефера — библиофила, помешавшегося на приключенческих романах и повесившегося в собственной библиотеке после того, как коллеги-библиофилы «разнесли» его роман, справедливо обвинив Тайллефера в злостном плагиате. (Впрочем, вся остальная «интеллектуальная элита» во главе с Борисом Балканом, располагающая обширными знаниями и огромными библиотеками, тоже не находит ничего лучшего, как слепо копировать романы А. Дюма).
3. Библиофилы по своей сути чем-то похожи на полицейских: они никому не верят, никого не любят, ничему не удивляются. Главный герой романа Лукас Корсо — «наемный солдат у генералов-библиофилов» — дает самому себе весьма нелестную оценку: «Ты мертв, как и твои книги. Ты никогда никого не любил, Корсо».3
4. Наивысшая радость у всех библиофилов одна: «Найти экземпляр, у которого страницы на несколько миллиметров шире положенного, шире, чем это описано в библиографиях, — вот предел счастья».3 (Любопытно заметить, что эта мысль со времен Г. Флобера и А. Франса не претерпела ни малейших изменений).
5. Самая невыносимая для библиофила вещь — вынужденная продажа собственной коллекции, и настоящий собиратель «согласен заложить душу дьяволу за возможность сохранить свою библиотеку».3 И действительно, «что может сравниться с этим спокойным сиянием — позолота на коже за стеклами шкафов... Не говоря уж о самих сокровищах, таящихся в этих шкафах: века научных штудий, века мудрости... Ответы на загадки мироздания и человеческого сердца. Я знаю людей, которые пошли бы на убийство ради такой коллекции».3
6. Библиофилам нередко присуща узкая «специализация» (по жанру литературы, определенным авторам, издательствам и т. п.), которая и ведет к полному помешательству. Одна из наиболее почтенных «специализаций» — собирание книг по оккультным наукам. Это увлечение приводит к двум крайностям: собиратель либо начинает спекулировать на «демонической» тематике (как баронесса Фрида Унгерн — типичная ведьма-библиотекарша, нажившая миллионное состояние на издании книг о колдовстве), либо жаждет овладеть настоящим «тайным знанием», дающим силу и власть над миром (именно так поступает Варо Борха, владелец крупнейшей в Испании библиотеки оккультной литературы). Во втором случае книги как таковые вообще теряют ценность, поскольку важной является только поставленная цель (Борха попросту уничтожает своих коллег-библиофилов, и библиотеки, разумеется, полыхают во всю.)
7. Обилие информации и отсутствие талантливых писателей привели мир к весьма плачевному состоянию даже без козней чернокнижников-библиофилов: «Абсурдные времена. Сколько информации — книги, кино, телевидение. Столько возможных уровней чтения, и вот результат: нельзя с точностью установить, что перед тобой — оригинал или копия; нельзя понять, когда набор зеркал возвращает реальный образ, когда искаженный, а когда нечто среднее между тем и другим и каковы, собственно, были намерения автора».3
В подобной ситуации абсолютно незыблемым остается только один постулат: «попав в библиотеку, всегда опасайся потайных ходов».3
Подводя некоторые итоги, остается признать, что образы библиофилов представлены зарубежными писателями, мягко говоря, не в самом выгодном свете. Отметим следующие моменты:
1. Внешний облик библиофила, как правило, карикатурен, а его роль в том или ином романе или рассказе чаще всего оказывается трагикомичной. В целом можно сказать, что образ библиофила не так уж сильно отличается от «обычного» библиотекаря-профессионала.
2. Образ чудаковатого (или же вовсе сумасшедшего) библиофила характерен именно для зарубежной литературы, а в отечественной литературе ХХ в. он (за очень редкими исключениями) практически не сложился. Сказать, почему же именно так произошло, достаточно сложно. Возможно, отечественные писатели были более гуманны по отношению к «книжным людям», а может быть, сказалась общая тенденция к изображению в первую очередь общедоступных (массовых, публичных) библиотек. Следует учитывать и те огромные потери, которые понесли отечественные библиофильские собрания в годы революции и гражданской войны.
3. Изображение библиофилов на страницах художественной литературы — это и своеобразный «упрек» в адрес библиотечной профессии, ставшей в ХХ в. по преимуществу женской. Логика здесь примерно такова: библиофил в подавляющем большинстве случаев — это мужчина, и профессия библиотекаря тоже должна быть мужской, поскольку женщины, у которых имеются хорошо организованные личные библиотеки, встречаются очень редко.

1 Канетти Э. Ослепление: Роман / Пер. с нем. С. Анта; Послесл. Д. Затонского. — М.: Панорама, 1992. — 496 с. — (Сер. «Лауреаты Нобелевской премии»).
2 Корабли мысли: Зарубежные писатели о книге, чтении, библиофилах. Рассказы, памфлеты, эссе / Сост., послесл. и примеч. В. В. Кунина. — М.: Книга, 1980. — 336 с.
3 Перес-Реверте А. Клуб Дюма, или Тень Ришелье / [Пер. с исп. Н. Богомоловой; Худож. А. Бондаренко]. — М.: Иностранка, 2002. — 596, [1] с.: ил. — (Лекарство от скуки).
4 Франс А. Собрание сочинений: В 8-ми т. — М.: Худож. лит., 1957. — Т. 1 / Предисл. В. Дынника. — 661 с.
5 Цвейг С. Избранное / (Пер. с нем.). — Минск: Госиздат БССР, 1960. — 671 с.
6 Bohm N. S. Essay on «image is everything» as it relates to librarians // http://www.biermans.com/culminating/ bohm1.htm.
7 Brown-Sved C., Sands C. B. Librarian in Fiction: A Discussion // http://www.valinor.ca/e13.htm.
8 Chaintreau A.-M., Lemaitre R. Fanny Libraries // The Image of the library: Studies and views from several countries: Collection of papers / Ed. by V. D. Stelmakh. — Haifa, 1994. — P. 40—56.
9 Frylinck J. Image from the shelves. How librarians stack up in literature // The Image of the library: Studies and views from several countries: Collection of papers / Ed. by V. D. Stelmakh. — Haifa, 1994. — P. 57—67.
10 Gerard D. The fictional librarian // The Image of the library: Studies and views from several countries: Collection of papers / Ed. by V. D. Stelmakh.- Haifa, 1994. — P. 78—94.
11 Hall A. Behind the bun, or Batgirl was a librarian // http://www.molo.lib.ch.us/molo/STAFF/bat2.html.