Михаил Юрьевич Матвеев, старший научный сотрудник отдела истории библиотечного дела РНБ, кандидат педагогических наук

Образы библиотек, библиотекарей и библиофилов в русской художественной литературе ХХ века весьма интересны и противоречивы. Многие авторы не только отмечают черты, характерные для того или иного исторического периода, и показывают положение библиотек в обществе, но также создают устойчивые стереотипы представителей библиотечной профессии.

Книги, в которых библиотеки и библиотекари занимают главное место, а также произведения, где они упоминаются эпизодически, многочисленны и разнообразны. Если попытаться отметить некоторые общие закономерности, присущие этим группам, то получится следующая картина.
Во-первых, у отечественных авторов библиотекари довольно часто выступают как положительные герои, но при этом, как правило, описываются их личностные качества, а не профессиональные. Библиотека же обычно фигурирует при первом появлении героя-библиотекаря на страницах повести или романа, а дальнейшие упоминания о ней, как правило, эпизодичны.
Во-вторых, библиотечную проблематику авторы чаще всего показывают в контексте других проблем и сюжетных коллизий. При этом чем крупнее писатель, тем разнообразнее и острее критические замечания в адрес библиотеки. Например, главный герой «Пожара» В. Г. Распутина (кстати, сугубо положительный персонаж) недоумевает по поводу того, зачем его жена устроилась на работу в библиотеку. Данное учреждение представляется ему местом, совершенно не подходящим для энергичного и активного человека: «В свое время, когда, наломавшись вдоволь и нормировщицей и учетчицей, наслушавшись матюков и нахолодавшись на вольном воздухе, спросила-сказала она, что собирается пойти в библиотекари, Иван Петрович засмеялся: «И что ты там станешь делать? В окошки, как бабочка, биться?», не представляя ее сидящей, как того требовала работа с книгами».11
А весьма непривлекательный образ вульгарной библиотекарши имеется в сказке В. М. Шукшина «До третьих петухов»: «Он же козел... Пойдем лучше потопчемся. А? Нет, ну он же козел. Мы потопчемся, так? Потом пойдем к Владику... Я знаю, что он баран, но у него «Грюндик» — посидим. Тюлень тоже придет, потом этот будет... филин-то... Да я знаю, что они все козлы, но надо же как-то расстрелять время!»13 (Любопытно, что данная библиотекарша оказывается точной копией секретарши великого демагога и бюрократа Мудреца).
Что же касается описанной в сказке В. М. Шукшина библиотеки, то она, с одной стороны, показана как лаборатория для «конструирования» новых идей и смыслов (персонажи книг беседуют друг с другом на разные темы), но с другой — происходящие в библиотеке события — это своеобразное предупреждение, направленное против чересчур вольного обращения с литературной реальностью. И действительно, при «оживлении» литературных персонажей, а точнее, их искусственном «выдергивании» из первоначального контекста, у них остаются только самые общие атрибуты (костюмы, сабли, пистолеты и характерные фразы).
В результате подобного «оживления» некоторые из вырвавшихся «на свободу» героев вообще теряют свои имена (остаются лишь клички — Лысый, Канцелярский, Пришибленный и т. д.). Можно отметить, что персонажи классической русской литературы решительно ни о чем не могут договориться (любое дело у них переходит в перепалку, если не в драку), а «деятельность» их продолжается в течение ночи, как и у описанной в сказке нечистой силы...
Еще более яркий пример — роман С. П. Залыгина «Южноамериканский вариант», где описывается деятельность Отдела технической информации и библиографии (ТИБ), расположенном в некоем НИИ-9 (в отдел входят технический архив, библиотека, машинное отделение и «элита» — четыре работницы, сидящие в комнате № 475 за дверью с грозной надписью «Посторонним вход запрещен»).
Отдел этот — что-то вроде «любимого детища» директора института, но между тем его истинное положение весьма шаткое: «В комнате № 475 все сотрудники были женщины, все женщины были инженерами, все инженеры — неудачниками в том смысле, что они не нашли себя ни в заводских цехах, ни в КБ».7 Главная героиня романа, заведующая ТИБ Ирина Викторовна, с горечью отмечает, что ее отсутствие воспринимается как ЧП только в своем отделе, а в других отделах института ее могут хватиться разве что через неделю (старшие и ведущие научные сотрудники обычно игнорировали ТИБ, посылая туда младших). Примечательно и описание сотрудниц, пребывающих в комнате № 475: они, разумеется, интересовались не вопросами научно-технической информации, а проблемами любви.
Однако при ближайшем рассмотрении оказывается, что настоящей любви или, тем более, «хроники семейных событий» практически ни у кого из них нет. Ирина Викторовна своего мужа воспринимала как доброго и совершенно незаметного человека со слабым характером, у которого было «благоприобретенное умение держаться в трех положениях: дома, на работе и в гостях».7 Одна из сотрудниц отдела гордилась своими прошлыми романами, но ни один из них долго не продолжался. Другая же в тайне исповедовала свободную любовь, а в действительности страшно боялась, как бы у ее мужа дело не дошло до «практики». Наконец, четвертая ближе всего подошла к «идеальному» образу библиотечного работника: она была чем-то вроде механически существующего объекта, а женщиной являлась «только в силу некоторых конструктивных особенностей организма».7
В-третьих, работа библиотеки представляется большинству авторов достаточно однообразной и монотонной, а потому — весьма сложной для изображения (по большому счету, определенное действие необходимо не только для «легкой», но и для «серьезной» литературы). И подробное описание библиотеки можно чаще встретить в рассказах, чем в повестях и романах. Есть, конечно, и определенные исключения, но связаны они с теми случаями, когда писатель хорошо знает библиотечное дело и обращает внимание именно на эту проблематику.
В-четвертых, эпизодические упоминания библиотекарей в художественной литературе часто оказываются поверхностными и малопривлекательными. Но при подробном описании деятельности библиотеки писатель выявляет массу парадоксов и противоречий, присущих библиотечной профессии. Рассмотрим повесть В. А. Волкова «Три деревни, два села. Записки библиотекаря», которая представляет собой своеобразный «годовой отчет» о деятельности сельской библиотеки (описанные в повести события происходят в начале 1970-х гг.). Ее главный герой — Брагин — размышляет о роли и значении библиотечной профессии и... не находит точных слов и определений: «волею случая» библиотекарь «вынужден подняться на сцену в костюме служителя библиотечных муз и предстать пред очи их (будущих читателей — М. М.) во всем, если можно так выразиться, услужливом величии. <...> “Я пригласил вас, господа, с тем, чтобы сообщить вам... чтобы научить вас... чтобы приобщить вас... ибо книга — это...” Я терялся в выборе первой фразы, которую следовало произнести перед собравшимся обществом».3
Далее, в массовом сознании библиотечная профессия — преимущественно женская, и мужчина в роли библиотекаря — фигура совершенно нелепая, если даже не трагическая. (Любопытно, что отечественные писатели «для большего драматизма» нередко изображают именно библиотекарей-мужчин.) Отсюда и стандартные «дружеские советы» типа «Шел бы ты лучше на стройку. Мужское дело. А это... стыдно. Передай ключ какой-нибудь малосильной девчонке, пусть старается».3
По мнению же местных властей, библиотекарь годится только для того, чтобы «болтать» и «заговаривать зубы» населению в случае какой-нибудь кампании (в данном случае — при принудительной закупке картофеля).3 Не лучше обстоит дело и с собственными знакомыми: «Пойми, тебя не хотят видеть, а ты стучись, бухай каблуком, тащи язык изо рта — что за работа?»3
Пытаясь разобраться в отсутствии интереса к чтению, Брагин слышит от своих «потенциальных» читателей ряд весьма оригинальных (и едва ли не философских) объяснений подобного явления: «Книжками не балованы были, так что нас ничем не удивишь. Смальства чужого платья не одевали, чужого ума не занимали. Кто не жил — пусть читает про чужую любовь, ой там еще про что. <...> А книжки? Глаза от них только тупятся. Чистый вред от книжек твоих. Человек от них суетливым делается, неспокойным, все равно как от болезни».3 При этом у библиотекарши, которая заведовала библиотекой до Брагина, дела обстояли еще хуже, чем у героя повести: «Распространяла среди подружек всякие декамероны, учебники по акушерству (из-за картинок), мопассановские сборники. Тем дело и двигалось».3
Став библиотекарем, человек быстро делается чужим для окружающих, причем дело здесь не только в извечном делении на «интеллигенцию» и «народ» (односельчане винят Брагина в том, что он им «совсем неродной стал»), но и в отношении к самой библиотечной профессии. И незнакомым, и знакомым людям (включая даже жену) кажется, что библиотекарь их постоянно в чем-то упрекает — то ли в малочтении, то ли в недостатке общей культуры, то ли в аморальности. Соответственно, любая фраза, сказанная библиотекарем, воспринимается как морализаторство, и что самое удивительное, главный герой повести сам краснел перед читателями и «чувствовал себя ничтожеством, потому что не открывал для них каких-то неожиданных, новых истин, а повторял чьи-то чужие истрепанные слова».3
Наконец, в повести В. А. Волкова есть яркая сцена, показывающая отчужденность библиотекаря: в ненастную ночь героя не пускают на ночлег ни в один из домов деревни, расположенной в четырех километрах от его «малой родины» (где все его, разумеется, хорошо знали). При этом герой слышит в свой адрес массу колоритных выражений, из которых самым приличным было ироничное заключение «Тута какой-то блятекарь... ночевать просица».3
Завершая обзор, следует рассмотреть и более общий вопрос: почему писатели вообще изображают библиотеки и библиотекарей в своих произведениях? Можно выделить несколько наиболее распространенных причин.
1. «Утилитарная» причина (кому-то из персонажей требуется определенная книга или информация). При этом можно заметить любопытный факт: в отечественной литературе «чтение для души» фигурирует гораздо чаще, чем в зарубежной, где посещение библиотеки обычно связано с учебой, а все остальные случаи вызваны исключительными (прямо-таки форс-мажорными) обстоятельствами.
2. Писателей интересуют психологические аспекты контактов между людьми, и библиотекарь в этом отношении — достаточно интересная личность. Так, например, многочисленные «библиотечные» любовные истории нередко изображаются авторами только для того, чтобы подчеркнуть одиночество библиотекаря, его оторванность и изолированность от окружающей жизни. Логика здесь возможно такова: библиотекарь настолько погружен в свою работу, что не может найти «родственную душу», то есть такого человека, который любил бы книги точно так же, как и он сам.
Любопытно, что схожие коллизии возникают и в том случае, когда речь идет не о любовном романе, а о чисто профессиональных проблемах — преемственности поколений, приеме на работу молодых сотрудников. Подобный момент, в частности, показан в ранее упомянутом нами романе И. Г. Эренбурга «День второй» (см. Библиотечное Дело № 12(12) 2003 ). Библиотекарь Наталья Петровна очень радуется тому, что ей удалось найти себе достойную смену: «Люди брали книги, чтобы подготовиться к зачетам или чтобы развлечься. Но эта девушка хотела от книг правды и глубины».14
Заметим, что описывая «отчужденность» библиотекаря от окружающей действительности, авторы нередко дают противоречивые оценки его деятельности. Так, в повести А. А. Лиханова «Высшая мера» библиотека, с одной стороны, характеризуется как «оазис душевной незамутненности и юношеской чистоты», а с другой — здесь отмечается, что «кто-то строит дороги, открывает звезды, но кто-то должен и студентам книжки выдавать».9
3. Библиотекарь — очень удобная кандидатура для изображения «маленького человека»: беззащитного, не слишком удачливого и, помимо всего прочего, совершенно зависимого — и от существующей идеологии, и от собственного начальства, и от «сторонних» чиновников, способных повлиять на деятельность библиотеки.
Самый характерный пример — это роман Ю. О. Домбровского «Хранитель древностей», действие которого происходит в 1937 г. в Алма-Ате. В числе его персонажей упоминается и некая Аюпова — ученый секретарь республиканской библиотеки, которая «была высокой, сухой, черноволосой женщиной с резкими, мужскими жестами, острыми глазами орехового цвета и жестяным голосом».6 Ее главной особенностью было то, что «второй раз заходить к ней в кабинет не хотелось». Когда в «Казахстанской правде» появилась критическая статья о деятельности библиотеки, описывающая неудовлетворительное хранение редких изданий и «завал» из двухсот ящиков книг, не разобранных со времен гражданской войны, реакция Аюповой была незамедлительной: сотрудник библиотеки Корнилов, давший материал в газету, был вынужден уволиться, а другие сотрудники, хоть как-то упомянутые в статье (даже с хорошей стороны), отделались выговорами. При этом Аюпова толком не знала даже заведующих отделами библиотеки и долго искала «поручика Киже» — заведующую иностранным отделением Попятно, «образовавшуюся» из банальной газетной опечатки (вместо «Попятно» должно было быть напечатано слово «понятно»: «заведующая иностранным отделением понятно, никакого ответа дать не могла»).6 Не менее выразительна и речь Аюповой: «Кто позволил какому-то нахалу из редакции рыться в библиотеке, что-то выявлять, что-то не одобрять, кого-то выделять, во что-то вмешиваться? <...> Придумали, чем удивить советского человека — пятнадцатый, шестнадцатый века, Галилей, инквизиция. Нет, не этим советский человек интересуется. <...> Врете! Все вспомните! Все, как есть, вспомните! И как вы экскурсии проводили, и как персонал обучали клеветать на наших лучших людей, и как портреты вождей на бумагу продавали, все вспомните, все...»6
Главному герою романа остается только недоумевать: «Да кого же, черт возьми, какую кожаную куртку, какого стального комиссара играет эта пожилая, издерганная и, видимо, достаточно несчастная женщина?»6 Впрочем, описанную в романе ситуацию можно представить и другим образом: стремление любыми способами сберечь «честь мундира», категорическое неприятие какой-либо критики, мстительность, завистливость и постоянный поиск врагов в собственном коллективе — это своеобразные истоки того явления, которое впоследствии будет названо библиотечным синдромом.
Описания библиотекаря как человека зависимого встречаются и в произведениях, описывающих куда более благополучные 1960—70-е гг. Так, главная героиня произведения И. Л. Муратова пытается «переключить» читателей с чтения детективов на чтение «серьезной» литературы и... зарабатывает выговор от заведующей библиотекой, посчитавшей, что так можно «распугать» всех посетителей:
— А если они халтуру просят? — поинтересовалась Женя.
— И не употребляйте таких терминов, — сказала наставительно заведующая. — Все, что стоит у нас на полках, выпущено советскими издательствами и не может быть халтурой. Есть люди более компетентные, они получше нас с вами знают, где халтура, а где не халтура».10
Главный герой В. А. Волкова приходит к весьма пессимистическим выводам о роли библиотекаря на селе: «Да, на току — решающая битва за хлеб. <...> Я понимал. Но что-то и огорчало. То ли никчемность моей работы вообще среди других, более важных работ на деревне, то ли наоборот — излишняя надобность во мне не как в библиотекаре, а как в мальчишке на побегушках. Шастал по дворам с описью единоличного скота. Помогал Тоне кастрировать баранов и жеребят. Вручал механизаторам переходящие красные флажки. Собирал с колхозников самообложение. Кем только не выпало случая быть!»3
4. Описание библиотекарей и читателей — это и своеобразное социологическое исследование, не зависящее от каких-либо «официальных» установок и подытоживающее взгляды и наблюдения только самого писателя.1
5. Описание процесса чтения позволяет лучше раскрыть характеры и привычки героев повествования (подходящей ситуацией является и та, когда читатели обмениваются друг с другом мнениями о прочитанном). По этой причине писатели довольно часто изображают одно из наиболее заметных библиотечных мероприятий (о котором они, кстати, имеют наиболее точное представление) — читательскую конференцию. Так, ее яркое описание со всеми достоинствами и недостатками представлено в рассказе И. Грековой «Летом в городе».5 Есть оно и в повести И. Г. Эренбурга «Оттепель»15.
6. Наконец, писатели могут изображать библиотеку и по «теории вероятности», то есть просто потому, что библиотечная профессия по сравнению с другими является не такой уж и редкой. Но, поскольку эта работа кажется авторам достаточно однообразной, они чаще описывают «один день из работы библиотеки» или же своеобразное «переходное состояние» — первый год работы или сам прием на работу, последний год (уход на пенсию), а в некоторых случаях — и награждение орденом (как, например, у С. П. Антонова2 или А. А. Караваевой8).
Один из наиболее интересных примеров «переходного состояния» — рассказ Е. З. Воробьева «Шелест страниц», где описывается, как молодая девушка Капитолина Павловна Копылова, пытаясь определиться в выборе своей будущей профессии, занимается в ГПБ. Отметим, что обычное наблюдение за работой библиотеки особых симпатий у нее не вызывает, ведь «читательская публика» сама по себе неоднородна: «Может быть, нигде так отчетливо не проступает материальное неравенство, как здесь, в буфете библиотеки, читатели которой равноправны только в одном — праве на знания.
Перекормленная девица — на руке кольцо с бриллиантом, от нее исходит терпкий запах арабских духов — взяла к чаю два пирожных, бутерброд с кетой и плитку шоколада «Золотой ярлык». Две подружки, болтушки-хохотушки, долго примерялись, что купить: по бутерброду с колбасой и пирожное «Эклер» на двоих или каждой по миндальному коржику и по конфете «Лакомка». А рядом студент, — будущий студент? — у которого нет денег на бутерброды».4
В читальных залах бросаются в глаза различные «оригиналы»: «Перед тем как усесться за книги, пожилой археолог перепробовал несколько кресел — не развинтились ли, не скрипят ли? <...> В коричневом костюме, рыжеволосый, даже смешно, до какой степени человек может быть похож на таракана! Сходство усиливали рыжие усы, тем более что гробокопатель часто шевелил ими».4
Библиотека отнюдь не способствует выбору профессии, поскольку посетитель просто теряется при виде тысяч книг и, соответственно, множества наук.
И тут оказывается, что реально человек может заинтересоваться работой библиотеки только тогда, когда получает представление о ее истории и работающих в ней сотрудниках (Капитолину знакомит с историей ГПБ пожилая сотрудница, рассказывающая девушке о деятельности библиотеки в годы блокады).
Заметим, однако, что описание приема на работу как результата осознанного и продуманного выбора профессии, сделанного в молодые годы, встречается в художественной литературе не столь уж и часто: «Собственно, сами авторы не понимают, для чего следует специально обучаться несколько лет, чтобы работать в библиотеке».1 Соответственно, достаточно редко изображается и учеба в библиотечном институте, и то таким образом, что на месте библиотечного мог быть любой другой институт (роман А. Е. Рекемчука «Тридцать шесть и шесть»12).

Подведем общие итоги
1. Библиотекари в отечественной художественной литературе достаточно часто описываются в качестве главных героев (причем героев положительных), но сама библиотечная профессия в качестве достойного жизненного выбора показывается редко. Есть, конечно, отдельные исключения, которые можно назвать «гимнами профессии», но на общую ситуацию они не влияют. Можно даже сказать, что «ода библиотеке» — это отдельный «жанр», не схожий с упоминаниями библиотек и библиотекарей в «обычных» повестях и романах.
2. Художественная литература в целом не способствует улучшению имиджа библиотеки, и этому есть множество причин: от непосредственной позиции писателя до особенностей построения сюжета того или иного произведения, от поверхностных описаний библиотечной работы до постоянного «дублирования» стереотипных образов. Кроме того, писатели отражают в своих произведениях целый ряд причин социально-политического, социально-экономического, психологического и бытового характера, существенно влияющих на престиж библиотечной профессии (и, увы, не в лучшую сторону).
3. Стереотипных изображений библиотекарей в русской литературе достаточно много, и в принципе они мало чем отличаются от зарубежных «аналогов» (практически в любой литературе подчеркивается одиночество библиотекаря, неудачи в личной жизни и карьере, замкнутость и закомплексованность, старомодность, бедность, карикатурная внешность и т. п.).
4. В художественной литературе чаще всего изображаются публичные (массовые) библиотеки. «Лидируют» в этом отношении крупнейшие библиотеки — ГПБ (РНБ) и ГБЛ (РГБ); далее идут областные библиотеки и ЦБС. При этом чем меньше библиотека, тем выше уровень художественного обобщения (изображая небольшую библиотеку, писатель обычно не имеет ввиду реально существующее учреждение).
5. Писатели нередко изображают библиотеку только в отдельных («проходных») эпизодах повестей и романов. Библиотечная проблематика, соответственно, описывается ими в контексте других проблем, достаточно далеких от библиотечного дела. Подобная ситуация способствует тому, что в художественной литературе библиотечная профессия не выглядит совершенно состоявшейся и полноценной. Во всяком случае, в ней библиотекарь в профессиональном плане всегда оказывается вторым — после учителя, врача, литературного критика, журналиста, писателя и т. д.
6. При всем обилии стереотипов и малопривлекательных описаний художественная литература — очень интересный источник информации, поскольку взгляд писателя всегда отличается и от взгляда библиотекаря-практика, и библиотековеда-теоретика. Это отличие и позволяет точнее представить место и роль библиотечной профессии в обществе.

1 Равинский Д. К. Ловушка для интеллигента: замечания по поводу образа библиотечного работника в советской литературе // Профессиональное сознание библиотекарей: необходимость перемен в переходный период: Материалы семинара. Москва, 3—4 июня 1993 г. — М., 1994. — С. 67—75.
2 Антонов С. П. Библиотекарша: Рассказ // Антонов С. П. Рассказы. — Барнаул, 1953. — С. 21—32.
3 Волков В. А. Три деревни, два села. Записки библиотекаря: Повесть // Волков В. А. Последняя невеста: Рассказы и повести. — М., 1979. — С. 105—201.
4 Воробьев Е. З. Шелест страниц: Рассказ // Воробьев Е. З. Незабудка: Повести. Рассказы. — М., 1977. — С. 226—259.
5 Грекова И., Вентцель Е. С. Под фонарем: Рассказы. — М.: Сов. Россия, 1966. — 158 с.
6 Домбровский Ю. О. Собрание сочинений: В 6 т. — Т. 4: Хранитель древностей: Роман / Ред. сост. Н. Турумова-Домбровская. — М.: Терра, 1993. — 400 с.
7 Залыгин С. П. Собрание сочинений: В 6 т. — Т. 3: Южноамериканский вариант. Комиссия: Романы. — М.: Худож. лит., 1989. — 591 с.
8 Караваева А. А. Двор: Повести и рассказы. — М.: Сов. писатель, 1969. — 616 с.
9 Лиханов А. А. Высшая мера: Повести. Рассказы. — М.: Современник, 1985. — 542 с.
10 Муратов И. Л. Окна, открытые настежь: Повесть. — М.: Сов. писатель, 1964. — 215 с.
11 Распутин В. Г. Собрание сочинений: В 3 т. — Т. 2: Последний срок. Прощание с Матерой. Пожар / Предисл. В. Курбатова. — М.: Мол. гвардия, 1994. — 416 с.
12 Рекемчук А. Е. Тридцать шесть и шесть: Роман. — М.: Мол. гвардия, 1984. — 335 с.
13 Шукшин В. М. Рассказы. Киноповесть. Повесть для театра. Сказки. Статьи. Рабочие записи. — Екатеринбург: Изд. «У-Фактория», 1999. — 608 с.
14 Эренбург И. Г. День второй // Эренбург И. Г. Собр. соч.: В 9 т. — М., 1964. — Т. 3. — С. 151—362.
15 Эренбург И. Г. Оттепель: Повесть. — М.: Сов. писатель, 1956. — 256 с.