Михаил Юрьевич Матвеев, старший научный сотрудник отдела истории библиотечного дела РНБ, кандидат педагогических наук

Образы библиотек
и библиотекарей в русской художественной литературе
ХХ в. весьма интересны
и противоречивы. Авторы книг отмечают черты, характерные для того или иного исторического периода, показывают положение библиотек в обществе,
а также создают ряд чисто литературных образов
и ассоциаций, причем далеко
не всегда безобидных.

В 1960—1980-е гг. количество произведений «с участием» библиотекарей резко возросло (большая часть соответствующих изданий появилась именно в эти три десятилетия ХХ в.). Тем не менее количество ситуаций, где изображались библиотеки и библиотекари, было невелико, что позволяет говорить об определенном однообразии и даже стереотипности писательских подходов. Наиболее часто повторяющиеся сюжетные коллизии можно представить следующим образом.
1. Библиотека в повестях и романах данного периода изображается не сама по себе, а только как наиболее распространенное учреждение культуры, появляющееся (можно даже сказать — «заводящееся») при строительстве какого-либо крупного производственного комбината или нового города. Библиотекарь при этом чаще всего оказывается положительным героем, но он показан не как профессионал, а, скорее, просто как человек, активно участвующий в общественной жизни и вовлеченный в какой-либо конфликт (с чиновниками, руководителями стройки и т. п.).
Например, в повести А. Н. Кулаковского «Растет мята под окном»3 описывается строительство нового города и попутно упоминается местная библиотека, ютящаяся в наспех сколоченном бараке, где холодно было даже в летнюю жару. Руководители стройки, недовольные критическими статьями, которые писала в местную газету библиотекарь Ева Кузьминична Дым, систематически ее «вымораживали». И как только она заболела, библиотеку тут же перевели в новое здание, а на место библиотекаря приняли совершенно неподготовленную беременную женщину, которую нельзя уволить. Весьма типичными представляются и суждения чиновников о библиотечной профессии: «Полежат твои книги и там (в бараке — М. М.), гляди только, чтоб мышей не завелось».3 Или:
— Мало ли что прислали! Кого только не присылают на новостройки!
— С дипломом она... сам смотрел. Высшее образование.
— Какое?
— Библиотечное.
— Ну что это за образование?3
2. Один из наиболее распространенных в художественной литературе стереотипов — это знакомство в библиотеке, перерастающее в любовный роман. Можно сказать, что в любом крупном художественном произведении, где хоть как-то упоминается библиотека, данный «поворот сюжета» становится практически неизбежным.
Это случается и в упомянутой выше повести А. Н. Кулаковского, и в романе Л. Н. Правдина «Область личного счастья»,7 и в повести И. Л. Муратова «Окна, открытые настежь»,4 и в рассказе Н. К. Чуковского «Неравный брак».10 Лейтмотив достаточно прост — превращение Золушки-библиотекарши в принцессу (стоит ей только снять очки). И. Л. Муратов это описывает так: «Он попросил сонеты. Девушка стала искать их в картотеке, а Виталий смотрел на нее и ждал. Не оттого смотрел, что библиотекарша чем-то его заинтересовала, а просто так: перед глазами была.
Но вот девушка сняла очки. На Виталия глянули большие черные глаза. Они сразу чудесно изменили лицо. Сделали его из неприметного выразительным. Из некрасивого — красивым».4 При этом главный герой, сознавая банальность ситуации, еле сдерживается, чтобы не запеть: «Она стояла, перегнувшись через полированный барьер. Он — по эту сторону перегородки, с наброшенным на плечо дождевиком. Подумал: “мне остается только пропеть ей серенаду”».4
Несколько сложнее любовный роман развивается в том случае, если библиотекарша является старой девой. Довольно забавно это обыграно в повести Т. В. Семенова «Уличные фонари»: когда влюбленный парень робко пытается пригласить главную героиню (библиотекаря) на свидание, та «с перепугу» начинает разговаривать с ним как со злостным должником библиотеки.8
3. Еще один распространенный в 1950—1970-х гг. стереотипный сюжет — успешная работа по распределению: выпускница библиотечного института попадает в «медвежий угол», ее библиотека тут же становится передовой во всем районе, а сама она обретает личное счастье. Здесь можно упомянуть рассказ И. Д. Пиняева «Журавли»,6 но более яркий пример — повесть С. М. Георгиевской «Серебрянное слово».2 Ее главная героиня — выпускница Московского библиотечного института Лера Соколова, работает в Тувинской республиканской библиотеке. Она по многу дней и даже недель пропадает в тайге, путешествуя с различными экспедициями, чтобы довести библиотеку-передвижку до отдаленной стоянки оленеводов, наладить работу маленьких сельских библиотек, провести читательскую конференцию и т. п.
Но даже в этом произведении, рисующем библиотекаря как настоящего подвижника-энтузиаста, есть немало негативных высказываний в адрес библиотеки, причем как со стороны отрицательных, так и положительных героев. Так, директор леспромхоза Мэдэчи уверен, что «На совэщании ваших библиотекарь, кажется, спрягают глагол «Люблю»? — Тогда для этого, ясно дело, стоит ходыть пэшками, ехать вэрхами, лэтать самолетами! Ясное дело...»2 С другой стороны, даже влюбленный в Леру доктор Шумбасов склонен делить все профессии на полезные (то, чем занимаются инженеры, врачи, геологи) и бесполезные (в первую очередь — библиотекари). Пытаясь разузнать, в каком же районе тайги плутает Лера, он обращается в Тувинскую библиотеку и... натыкается на пожилую строгую библиотекаршу, «с удовлетворением погружающуюся в тайны предметного каталога» и не горящую желанием посочувствовать его горю. Реакция Шумбасова вполне объяснима, хотя и явно стереотипна: «Сами небось сидят в тени, а девчонку загнали в такую поездку! Библиотекари! Деятели! Бумажные крысы!»2
И для главной героини обоснование значимости своей профессии — не такая уж простая вещь: «Только если книги действительно станут счастьем, люди будут оберегать их от полевых мышей, дождей, огня; бережно снимать с лошади на привалах. Тащить на собственных плечах там, где не может проехать конь с кладью».2
Разумеется, далеко не все писатели придерживаются перечисленных выше стереотипов и даже подвергают их резкой критике, как, например, В. П. Астафьев в «Царь-рыбе». В целом писатель предлагает два «варианта» развития событий.
Первый: «По лестнице с большим рюкзаком на горбу, с чемоданом и сеткой в руках, вытаращив красиво, в меру подведенные глаза, тащилась библиотекарша Люда. Судя по потугам унести все свое имущество в один прихват и при этом остаться независимой, модно и в то же время со вкусом одетой, не то что это топотящее в пыли кодло, труженица местной культуры покидала Чуш навсегда, отработав послеинститутский «минимум». Ступени на лестнице выломаны с расчетливым коварством — через одну, перил нет. <...>
Народ повсюду замер, ожидая, сверзится библиотекарша с лестницы или нет? Даже Аким заинтересованно приостановился. <...>
Забыв поблагодарить нас, Люда грохнула чемодан на весы и обвела берег расширенными бешенством и беспомощностью глазами:
— Да будь он проклят, этот Север, и тот, кто мне его подарил!»1
Второй «вариант» еще более выразителен: «Ночами в мастерской долго не гас свет — Герцев приводил в порядок летние записи. Он часто наведывался в пустующую, просторную библиотеку поселка, где новые, незахватанные, незачитанные книги сторожили аж две библиотекарши, техничка и еще клубный истопник — Дамка. Средняя посещаемость библиотеки равнялась шести-семи душам в сутки. Одна библиотекарша была замужем за бухгалтером Рыбкоопа, имела корову и двоих детей. Книг давно никаких не читала и всю работу переложила на «миленькую» Людочку, которая закончила Минский библиотечный институт, с энтузиазмом приняла распределение на Крайний Север, уверенная в том, что библиотека и читатель у нее будут образцовыми. В первую же зиму она забеременела от вертолетчика, притворившегося активным читателем, и при помощи подруги-библиотекарши Гавриловны определена была в больницу города Енисейска, где ее и «опростали» от груза. Летун-ухорез тем временем перевелся в другой, еще более отдаленный отряд, откуда не подавал никаких вестей.
Квелая, вечно мерзнущая, сидела Людочка за деревянным, по-лавочному открывавшимся барьерчиком, глядела на запыленные, с осени еще высохшие в поллитровой банке ветки рябины и осины, куталась в теплый шерстяной шарф, листала свежие журналы с картинками, вечерами от знойного безделья занималась английским языком и читала-перечитывала без конца один и тот же роман «Доктор Фаустус».
Пристрастием к этой заграничной толстой книге она пугала Гавриловну. Ей, Гавриловне, и Фауст-то зловещей личностью казался. А тут Фаустус! Страсти-то какие, заморские! <...>
Однажды Гавриловна застала в библиотеке новоприезжего. От так обволакивающе-дружелюбно беседовал с Людочкой, навалившись на барьерчик, что Гавриловна и спугивать беседующих не стала, задом пихнула тяжелую дверь и упятилась в читальный зал.
Герцев пригласил Людочку в свою белоснежную хоромину, напоил чаем, влив в него для аромата ложку коньяку, разговорил, разогрел девушку, однако известил, что у него в Новосибирске жена и дочка, какие-то там планы строить не следует, но он гарантирует: в Енисейск летать не понадобится.
— И вы — хам, — тихо молвила Людочка, но ночевать осталась».
В 1990-е гг. и в начале ХХI в. описания библиотекарей в художественной литературе претерпели некоторые изменения, но, увы, не в лучшую сторону.
Сильнее стали подчеркиваться мотивы бедности библиотекарей, неустроенности личной жизни и т. п. Так, в рассказе Н. Н. Толстой «Выбор России» описывается, как «Светлана работала библиографом в центральной библиотеке, сидела в углу за столиком. До этого три года оттрубила в новых поступлениях. Дальнозоркий взгляд читателя, оторвавшегося от ученых записок, блуждая по стеллажам, натыкался на Светлану, но не задерживался на ней. Худенькая, бесцветная, незамужняя».9
В этом же рассказе представлен и библиотекарь нового («капиталистического») типа — заведующий МБА Юрий Долинский, который баллотируется в местное самоуправление. Все отличие его программы от других — латинская фраза «Даю тебе, чтобы ты дал мне» и обещание вернуть району книгоношу. Он побеждает на выборах с минимальным перевесом голосов, но только за счет тех избирателей, которые в квадратике «за» давали ему различные нелестные определения, самыми приличными из которых были «иудей» и «засранец».
Более заметным стало и влияние западных стереотипных «установок» на описание библиотек и библиотекарей. Это в особенности касается детективной литературы, но в какой-то мере проявляется и в философской прозе, и в фантастике. Так, в романе И. Шерина «Слезы вещей»11 и рассказе А. Никитина «Библиотекарь»5 прослеживаются тенденции, характерные для зарубежной литературы ХХ в., — страх перед книжным знанием и прямая взаимосвязь библиотеки с концом света. В «Слезах вещей» описывается «гениальный фальсификатор» Рябов — владелец уникальной библиофильской библиотеки и, по совместительству, автор целого ряда виртуозных подделок книг и рукописей, включая даже поддельное Евангелие, в котором слова и буквы расположены в определенном порядке, поддающемся компьютерному анализу (что, при безупречности самого «документа», доказывало существование Высшего Разума).
Собранная Рябовым библиотека по своей значимости не уступала легендарной библиотеке Ивана Грозного, и уже один этот факт вызывал серьезное беспокойство у исследующих ее ученых (если есть копия, то где-то обязательно должен быть и оригинал). Кроме того, находке оригинала были бы рады далеко не все. Так, один из ученых уверяет своего коллегу, что он вовсе не хотел бы, чтобы библиотеку Ивана Грозного вообще нашли, ибо содержащиеся в ней книги могут спровоцировать конец света: «Есть такое поверье, не знаю, откуда взявшееся, что в библиотеке Ивана Грозного хранятся какие-то тайные знания, ключ к пониманию истории, ада, рая и тому подобное. Вы представляете, до каких интерпретаций могут докопаться иные горячие головы, если им в руки попадет хоть что-то, овеянное славой Либереи?»11
И, наконец, еще более драматичная ситуация описана в рассказе А. Никитина «Библиотекарь».5 По его сюжету в национальную библиотеку поступает в дар уникальная коллекция арабских рукописей, включающая в себя самую важную и неизученную часть каббалистического «Зогара». Вскоре после этого к одному из наиболее опытных и уважаемых сотрудников библиотеки проникает таинственный незнакомец и требует немедленно найти и уничтожить рукопись «Зогара», так как все части этого произведения, будучи собранными в одном месте, «сдетонируют» и вызовут конец света. При этом количество возможных объяснений подобной ситуации настолько велико, что умудренному опытом библиотекарю остается только теряться в догадках.
В конце концов, он находит нужную рукопись, и она тут же похищается незнакомцем, который... вовсе не собирался ее уничтожать! Количество версий в этом случае оказывается еще большим:
• конец света мог и не зависеть от «Зогара», но похититель был заинтересован в том, чтобы создать вокруг него атмосферу тайны;
• неизвестная часть «Зогара» не может быть уничтожена уже потому, что никто точно не знает ее содержание. Другими словами, этот отрывок может не только вызвать конец света, но и его предотвратить;
• вполне вероятно, что жизнь продолжается до тех пор, пока в ней еще есть неразгаданные тайны и загадки. Соответственно, на Земле не может быть и универсального знания (или, во всяком случае, оно не должно быть сосредоточено в одном месте);
• возможно, конец света и должен наступить, но произойдет это в строго определенное время — ни раньше и ни позже;
• опасность представляют не столько книги, сколько пользующиеся ими люди (национальная библиотека делает все книги доступными);
• согласно народной мудрости, нельзя класть все яйца в одну корзину. Ни одна библиотека не застрахована от чрезвычайных ситуаций типа пожаров, наводнений и т. п.;
• как полагает многоопытный библиотекарь, не исключена и вероятность своеобразной логической ловушки: конец света мог произойти вовсе не из-за объединения всех магических книг в одной библиотеке, а как раз из-за попытки уничтожить самую важную книгу и т. д.

1 Астафьев В. П. Царь-рыба: Повествование в рассказах. — Красноярск: Краснояр. ред.-изд. центр «Гротеск», 1993. — 384 с.
2 Георгиевская С. М. Серебряное слово // Георгиевская С. М. Серебряное слово. Тарасик: Повести. — М., 1973. — С. 5—182.
3 Кулаковский А. Н. Растет мята под окном: Повесть // Кулаковский А. Н. Тропы хоженные и нехоженные: Роман; Растет мята под окном: Повесть. — М., 1978. — С. 289—421.
4 Муратов И. Л. Окна, открытые настежь: Повесть. — М.: Сов. писатель, 1964. — 215 с.
5 Никитин А. Библиотекарь: [Рассказ] // http://www. biblioteka.agava.ru/vi/biblioteka.htm.
6 Пиняев И. Д. Журавли: Рассказ. Саранск: Мордов. кн. изд-во, 1960. — 16 с.
7 Правдин Л. Н. Область личного счастья: Роман. — Пермь: Кн. изд-во, 1975. — 543 с.
8 Семенов Т. В. Уличные фонари: Повесть // Семенов Т. В. Голубой дым. — М., 1979. — С. 5—272.
9 Толстая Н. Н., Толстая Т. Н. Двое: Разное. — М.: Подкова, 2001. — 476, [1] с.
10 Чуковский Н. К. Неравный брак: Рассказ // Чуковский Н. К. Избранное. — М., 1963. — С. 491—542.
11 Шерин А. Слезы вещей: Роман // http://www.zhurnal.lib.ru.