Михаил Юрьевич Матвеев, старший научный сотрудник отдела истории библиотечного дела РНБ, кандидат педагогических наук

Как представлены библиотеки,
библиотекари, а также библиофилы в русской художественной
литературе ХХ века — мы попробуем рассмотреть в настоящей и ряде последующих статей.

Говоря о данной теме, прежде всего следует отметить то, что она очень редко попадала в поле зрения отечественных библиотекарей и библиотековедов.1—6 Между тем преуменьшать ее значимость ни в коем случае нельзя.
О. А. Калегина отмечает, что «на престиж существенно влияют стереотипы библиотечной профессии, формирующиеся у людей на основе художественных образов, представленных в различных видах искусства, особенно в литературе и кинематографе. Библиотекарь может быть представлен нашими авторами и положительной, и отрицательной личностью, но, как правило, в чем-то ущербной: проблемы в личной жизни, неудавшаяся карьера приводят их в библиотеку. Высокие чувства — духовность, служение людям, самоограничение — рассматриваются как чудачество или полный альтруизм. Все это в совокупности с недостаточной экономической поддержкой библиотек со стороны государства приводит к низкой оценке профессии у людей, реально не представляющих всю сложность и значимость библиотечного труда».4
Аналогичного мнения придерживается и С. А. Бражникова: «Судьба библиотекаря — смотреть в книгу! <...> Такая жизнь сформировала определенный образ. Прекрасный образ в наших собственных глазах! Но как показывают примеры из художественной литературы — весьма неадекватный в глазах писателей, журналистов, то есть тех, кто озвучивает и одновременно предопределяет общественное мнение».1
Рассматривая данную тему, можно использовать четыре основных подхода:
• жанровый (в зависимости от жанра литературы);
• хронологический (в зависимости от времени появления того или иного произведения);
• типологический (поиск общих закономерностей в изображении библиотек и библиотекарей у разных авторов);
• анализ содержания тех или иных произведений (контент-анализ) в сочетании с элементами литературоведческого анализа (какова роль библиотекаря, является ли он положительным или отрицательным героем, какова позиция писателя, зачем в том или ином произведении присутствует библиотека, в каких смысловых значениях она упоминается и т. д.).
На наш взгляд, лучше всего использовать сразу несколько подходов, поскольку ни один из них в отдельности не дает полной картины. И действительно, любое крупное произведение выходит за «рамки» своего времени, поиск общих черт (равно как и анализ содержания отдельных произведений) сводится к перечислению ряда стереотипных (и, увы, далеко не всегда привлекательных) описаний. Библиотекарь в качестве положительного героя не обязательно показывается как профессионал своего дела, а заметки от имени самого автора, равно как и подробные описания библиотек, встречаются не в каждом произведении.
В настоящей статье мы используем все эти подходы, за исключением жанрового, связано это с тем, что в данном случае внимание уделяется преимущественно «серьезной» художественной литературе.
Хронологически интересующую нас литературу можно условно разделить на пять периодов: 1900—1917 гг.; 1920—1930-е; 1940—1950-е; 1960—1980-е; 1990-е гг.
До революции образ библиотеки в художественной литературе был достаточно разноплановым. Так, в рассказе И. А. Бунина «Грамматика любви» очень поэтично описывается библиотека помещика Хвощинского (проезжающий мимо имения Ивлев находит самый верный предлог, чтобы туда попасть: он делает вид, что собирается купить книги).15 Весьма позитивно описывается и деятельность бесплатных народных библиотек Вятского земства у Н. К. Михайловского.21
Однако наиболее заметный пример из дореволюционной литературы отнюдь не положителен — это рассказ И. Бабеля «Публичная библиотека» (1916). В нем описывается, как «прикоснувшиеся к книге» (т. е. к «отражению жизни») библиотекари Императорской Публичной библиотеки сами сделались «отражением живых, настоящих людей»: «Даже служители в раздевальной загадочно тихи, исполнены созерцательного спокойствия, не брюнеты и не блондины, а так — нечто среднее. Дома они, может быть, под воскресенье пьют денатурат и долго бьют жену, но в библиотеке характер их не шумлив, неприметен и завуалированно-сумрачен. <...> В читальном зале — служащие повыше: библиотекари. Одни из них — «замечательные» — обладают каким-нибудь ярко выраженным физическим недостатком: у этого пальцы скрючены, у того съехала набок голова и так и осталась. Они плохо одеты, тощи до крайности. Похоже на то, что фанатически ими владеет какая-то мысль, миру неизвестная. <...> у библиотекарей «незамечательных» — начинающаяся нежная лысина, серые чистые костюмы, корректность во взорах и тягостная медлительность в движениях. Они постоянно что-то жуют и двигают челюстями, хотя ничего у них во рту нет, говорят привычным шепотом; вообще, испорчены книгой, тем, что нельзя сочно зевнуть».9
Не лучшим образом описываются в данном рассказе и посетители библиотеки. Это постоянные читатели «с признаками безумия», «провинциальные юноши» с горящими глазами, скучающие военные и читающие евреи — «неизменная принадлежность каждой публичной библиотеки в Российской империи».9
В 1920—1930-е гг. до некоторой степени сохраняются дореволюционные «традиции» изображения библиотек и библиотекарей, и одновременно появляется тип нового, «социалистического» библиотекаря. В частности, проблемы организации личной библиотеки писателя затрагиваются в романе К. К. Вагинова «Труды и дни Свистонова» (его главный герой склоняется к тому, что книги в личной библиотеке должны располагаться не по разделам, формату, хронологии или редкости изданий, а по степени востребованности тем или иным человеком).16
Довольно много страниц посвящено библиотекам в романе В. А. Каверина «Скандалист, или Вечера на Васильевском острове», причем в их описаниях присутствуют многие характерные для художественной литературы стереотипы. Так, личная библиотека одного из персонажей романа — Драгоманова — описывается следующим образом: «Острая морда выглянула из-под груды книг, сваленных на подоконник. Серый моток, сплющиваясь, выползал из-под японо-русского словаря. Между словарем и толстым томом «Известий Академии наук» был туннель. Упираясь лапками в подоконник, волоча живот, крыса вылезла в мир».18 Другому персонажу, профессору Ложкину, случайно запертому на ночь в Ленинградском университете, мерещатся призраки в университетской библиотеке, а его неожиданное появление в читальном зале Публички после длительного отсутствия, когда все коллеги-профессора уже считали его погибшим, выглядит и вовсе комично: «ученый люд» вздрагивает и украдкой начинает креститься (за исключением «известного скептика» академика Вязова, который «не считал возможным, чтобы привидение могло явиться для научных занятий в рукописное отделение Публичной библиотеки»).18
Весьма своеобразно описывается и сама Публичка: «Легки, как в театре, лестницы Публичной библиотеки. Крестообразны, как в монастыре, своды ее плафонов.
Здесь ветхо-угрюмые фолианты в переплетах из дубовых досок. <...> Здесь сжатые металлическими застежками рукописи задыхаются за стеклами, в ясеневых шкафах, наблюдая медленную смену своих хранителей. <...> Выцветают буквы, желтеет бумага.
И на архитраве, над капителями колонн помещена надпись, заимствованная из устава монастырских библиотек: «Не производите никакого шума, не возвышайте голоса здесь, где говорят мертвые». Здесь люди ходят тихой поступью, люди, которые относятся к книгам, как к равным. Они приходят молодыми, уходят стариками».18 В целом В. Каверин изображает библиотеку примерно так же, как и И. Бабель: это место, оторванное от окружающего мира, где никогда ничего не меняется. В этом отношении характерен образ хранителя Рукописного отделения — «горбатого на одно плечо старика»: поскольку «его отец и дед были хранителями Рукописного отделения, что ему в конце концов до Русской революции или Версальского мира».18
Причудливый мир библиофилов дореволюционной России предстает на страницах романа М. Чернокова «Книжники». В нем подробно и колоритно описаны и «сумрачные петербургские лавки антикваров», и сами книжники, всецело предавшиеся своей всепоглощающей страсти. При этом за помощь в разыскании книг они готовы вытерпеть какое угодно прозвище — «алхимики, пустосвяты, пыльная чудь» и т. п.24 В мире книжников — своя философия и свои приметы. Как говорит один из персонажей романа, Андрей Семенович Хапутин, «всякое собрание тоже бывает счастливым и несчастливым. Скажем, Альдины без Петрарки хоть не бери — пропадешь; Эльзевиры — без Рабле. Из французских восемнадцатого века самая счастливая книга «Лафонтен» с рисунками Эйзена. Но больше несчастливых».24
Между тем само описание книжников достаточно карикатурно: все они носят огромные бороды, напоминают то ли хищных птиц, то ли средневековых магов в причудливых одеяниях и за пределами своих заставленных книгами квартир и лавок практически незаметны. Неоднороден и противоречив и сам их мир: «Приобрести интересную библиотеку — мечта каждого книжника. Тут и нажива, и слава, любование, шум, задор, почет от собирателей-толстосумов. Но разве мало есть <...> «чужих» людей, не книжников, а спекулянтов: для таких людей книга просто товар, и на нем можно наживать деньги, искусственно создавать редкости».24 В целом «Книжники» М. Чернокова — одно из очень редких в отечественной литературе произведений, полностью посвященных библиофильской тематике, и в последующие десятилетия ничего подобного уже не печаталось (в качестве исключения можно назвать недавно появившийся роман И. Шерина «Слезы вещей»).
Библиотеки упоминаются и в произведениях М. А. Булгакова. Так, в фельетоне «Сколько Брокгауза может вынести организм?» сатирически описывается «лентяй-библиотекарь» из провинциального городка, весьма своеобразно трактующий понятие «руководство чтением»: «Один молодой рабочий, упорный человек, мечтающий об университете, отравлял библиотекарю существование, спрашивая у него советов о том, что ему читать. Библиотечная крыса, чтобы отвязаться, заявила, что сведения «обо всем решительно» имеются в словаре Брокгауза.
Тогда рабочий начал читать Брокгауза. С первой буквы А.
Изумительно было то, что он дошел до пятой книги (Банки — Бергер).
Правда, уже со второго тома слесарь стал мало есть, как-то осунулся и сделался рассеянным. Он со вздохом, меняя прочитанную книгу на новую, спрашивал у культотделовской грымзы, засевшей в пыльных книжных баррикадах, «много ли осталось?». В пятой книге с ним стали происходить странные вещи. Так, среди бела дня он увидал на улице, у входа в мастерские, Банна-Абуль-Аббас-Ахмед-ибн-Могаммед-Отман-ибн-аля, знаменитого арабского математика в белой чалме»14. И не миновать бы бедному рабочему полного помешательства, если бы ему не встретился местный журналист, велевший немедленно прекратить подобное «образование». Реакция журналиста на происходящее была весьма показательной: он «написал о библиотекаре фельетон, в котором, не выходя из пределов той же пятой книги, обругал его Безголовым моллюском и Барсучьей шкурой».14
В «Белой гвардии» книги есть у многих персонажей. Но традиционная «книжная мудрость» (за редкими исключениями вроде поэта Рысакова) уже не может утешить человека, ибо в происходящих кровавых событиях знания бесполезны, «ум человека слаб», а «мудр только звериный инстинкт».13
Еще более трагична ситуация в «Мастере и Маргарите», в той сцене, где Воланд располагается на крыше ГБЛ им. В. И. Ленина и изгоняет оттуда Левия Матвея (в одной из ранних редакций романа Коровьев с Бегемотом проходят по залам библиотеки, приводя в ужас библиотекарш, но порядок не нарушают и на выходе даже сдают читательские листки как примерные читатели).12 В целом пребывание Воланда на крыше библиотеки можно понимать и как наглядное подтверждение библейской истины, гласящей, что знания умножают мировую скорбь, и как интерпретацию мысли И. Гете, что заблуждения хранятся в библиотеках, а истина живет в человеческом духе.
Библиотеки в годы Великой Отечественной войны — особая тема. В произведениях, написанных в годы войны или после ее окончания, содержится, пожалуй, наиболее положительный образ библиотеки из всей отечественной литературы (сюда относятся и те книги, которые выходили в 1950—1960-е гг., но касались военной тематики). Как правило, это небольшие очерки или рассказы. Например, очерк Н. С. Тихонова «Бесстрашные книголюбы» про лейтенанта, собиравшего книги под огнем немцев в развалинах Петергофа,23 и рассказ В. Г. Лидина «Книга бессмертна» про заведующую районной библиотекой, сумевшую сохранить в условиях оккупации немалую часть библиотечного фонда (она переклеивала на книги титульные листы со старых учебников и тем самым спасла их от уничтожения)19.
В рассказе Л. И. Борисова «Блокада» затрагивается трагическая тема блокады Ленинграда, и в том числе — судьба личных книжных собраний в осажденном городе. Автор отмечает, что настоящему библиофилу, даже если бы у него и был килограмм крупы, стыдно было бы покупать за эти «деньги» целую философскую библиотеку, поскольку это — «цинический случай».11
Глазами детей военной поры библиотека показана в повести А. А. Лиханова «Детская библиотека». Они воспринимают ее и как критерий «взрослости» («человек, который посещает библиотеку, — самостоятельный человек»), и как убежище (по сравнению с «дворами, заполненными шпаной»), и как своеобразный храм с «благоговейной тишиной, настоянной на сладковатом запахе старых книг». Достаточно интересен и образ библиотекаря — Татьяны Львовны, бывшей балерины Мариинского театра, которая сумела приобщить ребят к произведениям русской литературы и помогла им понять поэзию А. С. Пушкина. «Таинственной и величавой» предстает она перед главными героями рассказа во время чтения стихов, души ребят замирают от восторга. Но в то же время они отмечают и другое: закончив чтение, Татьяна Львовна неизбежно превращается «в обыкновенную, похожую на ворону с голой шеей, библиотекаршу».20
Яркий образ библиотеки представлен в рассказе И. А. Багмута «Драгоценное издание», где описывается бой в развалинах одной из областных библиотек. В разгар сражения один из бойцов неожиданно вспоминает как нечто недостижимо-далекое обычную библиотечную тишину: «в его воображении всплыл роскошный вестибюль библиотеки и та особая, уютная тишина читального зала, когда слышен только тихий шелест переворачиваемых страниц».10 Библиотека, потерявшая около 2 млн томов, была открыта на следующий же день после освобождения города. Одну из уцелевших книг, взятую главным героем в свою часть под честное слово, вернул в библиотеку его товарищ, поскольку тот «погиб при исполнении боевого задания».
Среди произведений, связанных с военной тематикой и содержащих положительный образ библиотекаря, следует также назвать «В родном городе» В. П. Некрасова22 и «Я люблю тебя, жизнь» В. А. Ильина17.
Помимо военной тематики в художественной литературе 1950-х нередко описывалось и участие библиотекаря в восстановлении народного хозяйства, хотя подчас и довольно-таки идеализированным образом как, например, в романе С. П. Бабаевского «Свет над землей»8 или в рассказе С. П. Антонова «Библиотекарша».7
В 1960-е гг. в отечественной литературе наметилась тенденция к созданию стереотипных изображений библиотек и библиотекарей. Об этом — в продолжении данной статьи.

1 Бражникова С. А. Образ библиотекаря в литературных произведениях // http://www.bgunb.ru/bgunb/professional/bgb/2002/2/article3.html.
2 Галкина Н. Люди высокого призвания: Образ библиотекаря в советской литературе: (Обзор) // Клуб и худож. самодеятельность. — 1970. — № 12. — С. 30—31.
3 Душа дела: Писатели о библ. труде/ Вступ. ст. В. Кочетова. — М., 1987. — 318 с., ил.
4 Калегина О. А. Имидж библиотеки // http:// www.kitaphane.ru/issues/bv8_5.shtml.
5 Первоушина Л. Образ библиотекаря в художественной литературе: (Обзор, 1955—1965) // Библиотекарь. — 1966. — № 9. — С. 42—46.
6 Равинский Д. К. Ловушка для интеллигента: замечания по поводу образа библиотечного работника в советской литературе // Профессиональное сознание библиотекарей: необходимость перемен в переходный период: Материалы семинара. Москва, 3—4 июня 1993 г. — М., 1994. — С. 67—75.
7 Антонов С. П. Библиотекарша: Рассказ // Антонов С. П. Рассказы. — Барнаул, 1953. — С. 21—32.
8 Бабаевский С. П. Свет над землей: Роман. — М.: Сов. писатель, 1959. — 399 с.
9 Бабель И. Э. Публичная библиотека // Сочинения: В 2 т. — Т. 1. Рассказы 1913—1924; Одесские рассказы; Публицистика; Письма; Приложение. — М., 1996. — С. 35—37.
10 Багмут И. А. Драгоценное издание // Багмут И. А. Кусок пирога: Рассказы. — М., 1969. — С. 155—162.
11 Борисов Л. И. Блокада: Рассказ // Борисов Л. И. Родители, наставники, поэты... — 3-е изд. — М., 1972. — С. 47—54.
12 Булгаков М. А. Великий канцлер / Предисл. и коммент. В. Лосева. — М.: Изд-во «Новости», 1992. — 544 с.
13 Булгаков М. А. Романы: Белая гвардия. Жизнь господина де Мольера. Театральный роман. Мастер и Маргарита / Предисл. Е. Сидорова. — Кишинев: Литература артистике, 1987. — 768 с.
14 Булгаков М. А. Собрание сочинений: В 10 т. — М.: Голос, 1995. — Т. 1. — 457, [1] с.
15 Бунин И. А. Грамматика любви: Повести и рассказы. — М.: Худож. лит., 1985. — 95 с.
16 Вагинов К. К. Труды и дни Свистонова: [Роман]. — Л.: Изд. писателей в Ленинграде, гос. тип. им. Е. Соколовой, 1929. — 150 с.
17 Ильин В. А. Я люблю тебя, жизнь!: Докум. повесть. — М.: Сов. Россия, 1961. — 40 с.
18 Каверин В. А. Скандалист или вечера на Васильевском острове: Роман. — 3-е изд. — Л.: Изд. писателей в Ленинграде, тип. им. Е. Соколовой, 1931. — 212 с.
19 Лидин В. Г. Друзья мои — книги: Рассказы книголюба. — М.: Современник, 1976. — 381 с.
20 Лиханов А. А. Детская библиотека: Повести. — М.: Сов. Россия, 1989. — 149, [2] с.: ил.
21 Михайловский Н. К. [Земские библиотеки Вятской губернии] // Полное собрание сочинений. — СПб.: Изд. Н. Н. Михайловского, 1914. — Т. 8. — С. 549—551.
22 Некрасов В. П. В родном городе. — М.: Мол. гвардия, 1955. — 262 с.
23 Тихонов Н. С. Писатель и эпоха: Выступления, лит. записи, очерки. — М.: Сов. писатель, 1974. — 642 с.
24 Черноков М. В. Книжники: Роман. — Л.: Изд. писателей в Ленинграде, тип. «Печатный двор», 1933. — 184 с.